Стихотворения

Омулевский Иннокентий Васильевич

<1881>

274. ЗАПЕВКА

Люди мучат меня За свободу мою, — Что я весел всегда, Что я песни пою. Но не знают они, Что от боли тех мук Только крепнет в груди Чародейственный звук. Сколько на небе звезд, Столько песен во мне; Звезды светят в ночи, Я пою в тишине. И как звездных никто Не измерит высот, Так и песня моя Всё растет и растет!

<1882>

275. СОВЕТ

«Покорись! — родная говорила. — Ведь врагов тебе не превозмочь; Велика их сплоченная сила, И темны их помыслы, как ночь. Разве ты не знаешь, что на муки Вел людей упорно-смелый путь? Не такие опускались руки, Не такая задыхалась грудь! Был еще ты, сын мой, в колыбели, Как борцов я знала: у иных — В двадцать лет их кудри поседели И улыбка с уст сбежала их, У других — под гнетом покаянья Светлый ум померкнул навсегда… О, как много слышалось страданья В их словах, безумных

иногда! Молод ты, а дума молодая Любит часто собственный обман; Путник верит в призраки, не зная, Что пред ним лишь стелется туман. Поздно, сын, приходит отрезвленье, И когда в измученную грудь Западет тяжелое сомненье, Сил уж нет идти в обратный путь. Помертвев от ужаса и боли, Без надежды в сердце на исход, Где найдешь ты столько силы воли, Чтобы снова кинуться вперед? Не в друзьях ли — думаешь ты — сила, Закалить способная твой дух? Много их я, друг, переменила, — Непродажных не было и двух! А на крик души твоей отважной, На призыв к отчаянной борьбе — Даже друг и лучший, не продажный, Не ответит откликом тебе. Если ж ты знавал между друзьями Удальцов незыблемой души, — Те друзья давно замолкли сами Где-нибудь в неведомой глуши… Знаю, друг, что в нравственной опоре Много значит добрая жена; Что с тобой и радости, и горе Понесет безропотно она. Но бывают высшие страданья: Колыбель, как призрак роковой, Восстает в минуту колебанья — И подруга жертвует тобой… Покорись же, тронься хоть слезами, О мой милый, мой любимый сын! Враг стоит несметными рядами… Покорись! Ты видишь — ты один!..» Уж давно молчит моя родная, Уж навек замолк ее совет. Но я всё борюсь, не уставая, И во мне раскаяния нет. А врагов несметнее всё сила, Все друзья ушли куда-то прочь… Может быть, сразит меня могила, Но мой дух врагам не превозмочь!

<1882>

276. БИРГОСИНСКИЙ ЛЕС

Дорожный набросок

Что пристально взглянул, ямщик, ты на меня? Дивит тебя небось, с каким восторгом я На жестком облучке присел с тобою рядом? Ты думаешь: «Зачем он жадным ловит взглядом По обе стороны дороги темный лес? Ведь в Питере, поди, каких уж нет чудес!» Пожалуй, ты и прав… Но знай, земляк любимый, Мне всяческих чудес милее край родимый, Мне любо оттого, что едем мы тайгой: Не снится и во сне столице лес такой! Как все сибиряки, люблю я бор дремучий, Где бродит наш земляк косматый и могучий — Медведь; его у нас «хозяином» зовут, — И точно, он вполне хозяйничает тут. Мне Мишка тоже люб: сибирские трущобы Представить не могу я без его особы. Давно, когда еще я отроком был сам И шлялся, как иной зверенок, по лесам, Запас поэзии беспечно накопляя, — Уж знал я этого причудника-лентяя: Встречался ли мне кедр, обросший снизу мхом, Бруснику ли я брал горстями, как черпком, Искал ли диких пчел в лесине лиственничной — Мне так и думалось, что лакомка привычный Таких лесных даров, таких отборных блюд — Косматый мой земляк — уж где-нибудь да тут. Случилось даже нам и лакомиться вместе, Хотя и не вблизи, но так… шагов за двести. Заметивши меня — гроза сибирских баб, — Рябины спелой куст он выпустил из лап И вежливо привстал, как будто приглашая, Чтоб я ему прочел стихи, не унывая; Но я скорей удрал: «Лукав, мол, ты, земляк, Да только ведь и я… природный сибиряк». Так вот как, мой ямщик! Сибирскою тайгою Потешил ты меня; а там, за Бирюсою, Пойдет уж лес другой, и я соснуть могу. Но знаешь ли, за что люблю я так тайгу? Она являет мне живое воплощенье Страны моей родной: в ней то же запустенье, Такой же в ней хаос, безлюдье, тишина, И так же благом прав обижена она; В ней столько же богатств, не тронутых от века, На пользу общую, рукою человека, И те же, наконец, медведи за людей На полной волюшке хозяйничают в ней…

<1882>

277. БЛИЗ ГРАНИЦ МОНГОЛИИ

Дорожный набросок

Еду я… Саянские хребты Тешат глаз мой вечными снегами. Я дремлю. О родине мечты Золотыми кажутся мне снами. Чу!.. монгол… Луна глядит с небес, Как он пал пред чем-то на колени… А к нему чудесный темный лес Протянул причудливые тени. Сон пропал. Но грезы всё растут, Словно те седые великаны, Что стоят на страже вечной тут, В голубые кутаясь туманы. Мне сдается: родина моя Через них гигантскими шагами Перешла и смотрит на меня Ожиданья полными очами, — И, качая грустно головой, Будто шлет мне молча укоризну, Что не раз я там, в стране чужой, Забывал далекую отчизну…

<1882>

278. БАРАБИНСКАЯ СТЕПЬ

Дорожный набросок

Не забыть мне, как ранней весною, Чуть растают снега на полях, Я, бывало, родной Барабою Проезжал по зарям на дружках. [1] При волшебном румянце природы Путь в степи чародейски хорош! Как спросонок зардеются воды Озерков. Точно бодрая дрожь Пробежит по сухому бурьяну От весеннего ветра, — а там И уйму нет степному буяну, — Он как вихорь несется к холмам, Где задвигались странные тени: Это ветряных мельниц ряды, Пробудясь от его нападений, Начинают дневные труды. Так и ждешь, что сейчас Дон-Кихота Привиденье мелькнет на холмах… И дремать припадает охота, Cозерцая лишь крыльев размах. Но картины мгновенно не стало, Унеслась и дремота за ней. «Жги, малютки!» — кричит разудало На проворных дружок лошадей. Он к бичу не дает им повадки: Не для красного молвить стишка, Барабинские знают лошадки Рукавицу да голос дружка. Под дугой колокольчик обычный Так и замер, не трогая слух, — И во мне от езды непривычной Замирает томительно дух. Из-под ног лошадей, без оглядки, В белых брючках мохнатых, гурьбой Удирают в ковыль куропатки, Точно школьницы резво домой.

1

«Ехать на дружках» — выражение чисто сибирское. «Дружками» зовут вольных ямщиков на Барабе, где у каждого из них имеется на ближайшей станции свой «дружок» (приятель), который обязательно и везет седока дальше за вперед условленную дешевую плату. На остановках за продовольствие и услугу не берут ничего, — так, по крайней мере, было на нашей памяти.

2

И чем дальше, тем лучше картины… Впереди — перелесок пошел. На верхушке громадной лесины Восседает, топорщась, орел. А вдали, посредине дороги, Как хозяева полные тут, Косачи без малейшей тревоги Совещанье о чем-то ведут. «Глуповатая птица весною, — Замечает дружок про себя. — Уж была бы винтовка со мною, Не видать бы тетерькам тебя!» И, прикрикнув: «Держись, мол, левее!» — Разгоняет он птиц. А заря Так и пышет всё ярче, алее. Вдруг — ее же лучами горя — Развернулося озеро. Слышен Где-то издали крик лебедей. Вон плывут они парами! Пышен, Розоватый теперь от лучей, Их наряд белоснежный. И глухо, Точно исповедь, слышится мне: «Тоже бьют их немало… для пуху… Вот уж это так птица вполне!» И дружок, покраснев, как девица, Продолжает, сдержавши коней: «Королевна прямая — не птица! Ишь, у нас полюбилося ей. Здесь места — благодатное дело, Не другим, не Рассей чета… Аль тебе уж трястись надоело? Погоди! — остается верста. Не верста хоть — побольше немного, Да ведь кто их здесь мерял? Допрежь Тут была столбовая дорога, А теперече — волк ее ешь! — Попадаются, значит, гнилые Верстовые столбы посейчас, — Старики и толкуют седые: Семисотные версты у нас! Ну, малютки! вздохнули с натуги?» — Речь заводит он с тройкой лихой, И, прикрикнув: «Работайте, други!» — Уж несется, как вихорь степной.

3

Вот и станция. Снова рядами Возвышаются мельниц холмы. Подъезжаем к пристанищу мы В три окошка с резными ставнями. Вся семья высыпает вперед К растворившимся настежь воротам. «Седока, мол, господь вам дает, Так примайте-ка гостя с почетом», — Говорит, поклонившись, дружок. И пойдут по-сибирски приветы, Да поклоны, да с солью ответы, Точно здесь — твой родной уголок. Но хоть он и чужой, а с охотой За порог переступишь его: Там всё дышит хозяйством, заботой, Чистоплотностью прежде всего. Входишь в горницу. Пахнет приятно Лиственничного леса смолой; Пол лоснящийся вымыт с дресвой, И особенно как-то опрятно Смотрят голые стены кругом. А к стенам прислонились рядами, Под накрышкой тюменским ковром, Сундуки с дорогими вещами. Тут же с грудой подушек кровать Манит путника пышной периной За цветистый свой полог старинный — На лебяжьем пуху полежать. И мигнуть не успеешь, раздевшись, Как накроется в горнице стол; А хозяйская дочка, зардевшись, С устремленными взорами в пол, Расстановит на скатерти чистой Угощений обильный запас, — И невольно разлакомят вас Самый вид их и пар их душистый. И чего-то, чего-то здесь нет! За обилием яств и солений, Как сибирского кушанья цвет, Подаются ржаные пельмени. Но когда из-под длинных ресниц Любопытные выглянут очи С глубиною и сумраком ночи, Как у зорких встревоженных птиц, И послышится звук мелодичный: «На здоровье покушай-ка всласть», — Так и дрогнет душа необычной Симпатией, похожей на страсть. О, степные красавицы наши! На расцвете житейской весны Навевали чудесные сны Мне глаза темно-карие ваши… Но довольно. Мечты о былом Заковали в незримые цепи Расходившийся стих мой — ив нем Не осталось простора для степи. Не порвать мне волшебную цепь, Я не в силах разрушить былого… Ты простишь мне бессилие слова, Барабинская чудная степь!

<1883>

279. СИБИРСКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Посвящается моему сыну

Спи, дитя! В стране изгнанья Ты — ей сын родной; Все ее мечты, желанья Пусть растут с тобой. Закалит твой дух в отчизне Северный мороз, Чтоб не мог изведать в жизни Ты бессильных слез. Разовьется ум твой бойко Под родной простор, Чтоб в борьбе стоял ты стойко, Как вершины гор. Помни твердо, что народу Призван ты слугой, Что беречь его свободу — Слава за тобой. Спи, дитя! В стране изгнанья Ты — ей сын родной; Светлый ангел упованья Дремлет над тобой: Как цветет Сибирь родная Вся цветами сплошь, Пусть и ты на радость края Пышно расцветешь!

<1883>

280

«Я снам не верю, но порой…»

Я снам не верю, но порой, В тиши ночей, неотразимо Передо мной проходит мимо В чудесных грезах край родной. И то уже не край изгнанья, А край свободного труда, Где благоденствия года Давно изгладили страданья. Я снам не верю, но пускай Мне чаще снятся грезы эти, — Пускай, как в матерь верят дети, Я тоже верую в мой край.

281

«На дальней родине моей…»

На дальней родине моей Обычный звук был звук цепей, Он рано в душу мне проник И с детства в ней будить привык Тоску по участи людей. Не помню я такого дня, Чтоб не звучал он для меня; Не знал ночей таких, чтоб мне Он не пригрезился во сне, Всё так же явственно звеня. Я ощущаю и поднесь В ушах болезненную резь, Когда доходит звук такой До них хоть издали порой, — И часто вздрагиваю весь. И я молю, чтоб этот звук, Глухой, как в крышку гроба стук, Бесследно замер поскорей Для бедной родины моей — Страны изгнания и мук…