Стихотворения
Шрифт:
Скинул фрак. Закатал рукава... На платке оборвал кружева...
То ли клятвы, а то ли признанья зазвучали в его голове...
4
И шагнул он, срывая дыханье, спотыкаясь о струны в траве, закружился, цветы приминая, пятерней шевелюру трепля, рифмы пробуя,лиру ломая и за ближнего небо моля.
Он не то чтобы к славе стремился просто жил, искушая судьбу... И серебряный пот заструился по его не великому лбу.
Ручка белая к небу воздета. В карих глазках - ни зла, ни обид...
5
Заждалась
1982
* * *
Ю. Давыдову
Нужны ли гусару сомненья, их горький и въедливый дым, когда он в доспехах с рожденья и слава всегда перед ним?
И в самом начале сраженья, и после, в пылу, и потом, нужны ли гусару сомненья в содеянном, в этом и в том?
Покуда он легок, как птица, пока он горяч и в седле, врагу от него не укрыться: нет места двоим на земле.
И что ему в это мгновенье, когда позади - ничего, потомков хула иль прощенье? Они не застанут его.
Он только пришел из похода, но долг призывает опять. И это, наверно, природа, которую нам не понять.
...Ну, ладно. Враги перебиты, а сам он дожил до седин. И клетчатым пледом прикрытый, рассеянно смотрит в камин.
Нужны ли гусару сомненья хотя бы в последние дни, когда, огибая поленья, в трубе исчезают они?
1982
* * *
Оле
По прихоти судьбы - разносчицы даров в прекрасный день мне откровенья были. Я написал роман "Прогулки фрайеров", и фрайера меня благодарили.
Они сидят в кружок, как пред огнем святым, забытое людьми и богом племя, каких-то горьких дум их овевает дым, и приговор нашептывает время.
Они сидят в кружок под низким потолком. Освистаны их речи и манеры. Но вечные стихи затвержены тайком, и сундучок сколочен из фанеры.
Наверно, есть резон в исписанных листах, в затверженных местах и в горстке пепла... О, как сидят они с улыбкой на устах, прислушиваясь к выкрикам из пекла!
Пока не замело следы их на крыльце и ложь не посмеялась над судьбою, я написал роман о них, но в их лице о нас: ведь все, мой друг, о нас с тобою.
Когда в прекрасный день Разносчица даров вошла в мой тесный двор, бродя дворами, я мог бы написать, себя переборов, "Прогулки маляров", "Прогулки поваров"... Но по пути мне вышло с фрайерами.
1982
ПАРИЖСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Т.К.
У парижского спаниеля лик французского
короля, не погибшего на эшафоте, а достигшего славы
и лени: набекрень паричок рыжеватый, милосердие в
каждом движенье, а в глазах,голубых и счастливых, отражаются
жизнь и земля.
На бульваре Распай, как обычно, господин
Доменик у руля. И в его ресторанчике тесном заправляют
полдневные тени, петербургскою ветхой салфеткой прикрывая
от пятен колени, розу
с хрустом стеля.
Как стараются неутомимо бог, Природа, Судьба,
Провиденье, короли, спаниели и розы, и питейные все
заведенья, этот полдень с отливом зеленым между нами
по горстке деля... Сколько прелести в этом законе!
Но и грусти порой...Voila!
Если есть еще позднее слово, пусть замолвят
его обо мне. Я прошу не о вечном блаженстве
о минуте возвышенной пробы, где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже,
но чтобы милосердие в каждом движенье и красавица
в каждом окне!
1982
АРБАТСКИЕ НАПЕВЫ
1
Все кончается неумолимо. Миг последний печален и прост. Как я буду без вас в этом мире, протяженном на тысячи верст, где все те же дома и деревья, и метро, и в асфальте трава, но иные какие-то лица, и до вас достучишься едва?
В час, когда распускаются розы, так остры обонянье и взгляд, и забытые мной силуэты в земляничных дворах шелестят, и уже по-иному крылато все, что было когда-то грешно, и спасаться от вечной разлуки унизительно мне и смешно.
Я унижен тобою, разлука, и в изменника сан возведен, и уже укоризны поспели и слетаются с разных сторон, что лиловым пером заграничным, к меловым прикасаясь листам, я тоскую, и плачу, и грежу по святым по арбатским местам.
Да, лиловым пером из Риеки по бумаге веду меловой, лиловеет души отраженье этот оттиск ее беловой, эти самые нежность и робость, эти самые горечь и свет, из которых мы вышли, возникли. Сочинились... И выхода нет.
1982
2
Ч. Амирэджиби
Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант. В Безбожном переулке хиреет мой талант. Вокруг чужие лица, безвестные места. Хоть сауна напротив, да фауна не та.
Я выселен с Арбата и прошлого лишен, и лик мой чужеземцам не страшен, а смешон. Я выдворен, затерян среди чужих судеб, и горек мне мой сладкий, мой эмигрантский хлеб.
Без паспорта и визы, лишь с розою в руке слоняюсь вдоль незримой границы на замке и в те, когда-то мною обжитые края все всматриваюсь, всматриваюсь, всматриваюсь я.
Там те же тротуары, деревья и дворы, но речи несердечны и холодны пиры. Там так же полыхают густые краски зим, но ходят оккупанты в мой зоомагазин.
Хозяйская походка, надменные уста... Ах, флора там все та же, да фауна не та... Я эмигрант с Арбата. Живу, свой крест неся... Заледенела роза и облетела вся.
1982
* * *
Всему времечко свое: лить дождю,
Земле вращаться, знать, где первое прозренье,
где последняя черта... Началася вдруг война - не успели попрощаться, адресами обменяться не успели ни черта.