СТИХОТВОРЕНИЯ

Емелин Всеволод Олегович

СМЕРТЬ УКРАИНЦА

Арбайтер, арбайтер, маляр-штукатур, Подносчик неструганных досок Скажи мне, когда у тебя перекур? Задам тебе пару вопросов. Скажи мне арбайтер, сын вольных степей, Зачем ты собрался в дорогу? Зачем ты за горстку кацапских рублей Здесь робишь уси понемногу, Сантехнику ладишь, мешаешь бетон, Кладёшь разноцветную плитку? Зачем на рабочий сменял комбиньзон Расшитую антисемитку? Скитаешься ты в чужедальних краях, По северной хлюпаешь грязи. Ужель затупился в великих боях Трезубец Владимира князя? Не здесь же где щепки, леса, гаражи Тараса Шевченко папаха лежит? Ты предал заветы седой старины, Не вьются уж по ветру чубы. Не свитки на вас, даже не жупаны, Усы не свисают на губы. О чём под бандуру поют старики? Почто с москалями на битву Не строят полки свои сечевики Под прапором жовто-блакитным? Где ваши вожди, что блестя сединой, Пируют на вольном просторе? Шуршат шаровары на них шириной С весёлое Чёрное море. Щиты прибивают к Царьградским вратам, Эпистолы пишут султанам Хмельницкий Богдан и Бендера Степан, Другие паны-атаманы? Где хлопцы из прежних лихих куреней В заломленных набок папахах, Гроза кровопивцев жидов-корчмарей, Гроза янычаров и ляхов? Ты скажешь, что в этом не ваша вина, Но ты не уйдёшь от ответа. Скажи, где УНА? Нет УНА ни хрена! УНСО налицо тоже нету. Он медлит с ответом мечтатель-хохол, Он делает взгляд удивлённый, И вдруг по стене он сползает на пол, Сырой, непокрытый, бетонный. –  Оставь меня, брат, я смертельно устал, Во рту вкус цветного металла, Знать

злая горилка завода «Кристалл» Меня наконец доконала. Раствора я больше не в силах мешать, - Успел прошептать он бригаде, - Лопату в руках мне уж не удержать, Простите меня, Бога ради. Последняя судорога резко свела Его бездыханное тело, Как птицу ту, что к середине Днепра Летела, да не долетела. Не пел панихиду раскормленный поп, Не тлел росный ладан в кадиле, Запаянный наглухо цинковый гроб В товарный вагон погрузили. В могилу унёс он ответ мне. Увы… Открыли объект к юбилею Москвы. Всё было как надо - Фуршет, торжество. Там фирма «Гренада» Теперь, ТОО. У входа охрана Взошла на посты. Шуршат бизнес-планы, Блестят прайс-листы. И принтер жужжит На зеркальном столе, Не надо тужить О несчастном хохле, Не надо, не надо, Не надо, друзья. «Гренада», «Гренада», «Гренада» моя… … И только ночами, Когда кабаки В безбрежной печали Зажгут маяки, И сумрак угарный Висит над Москвой, Украинки гарны Встают вдоль Тверской, Охранник суровый Отложит свой ствол, Из тьмы коридоров Выходит хохол. Суров он и мрачен, И страшен на вид, Он - полупрозрачен, Проводкой искрит. Он хладен, как лёд, Бледен, как серебро, И песню поёт Про широкий Днiпро, И фосфором светит. И пахнет озон. Пугает до смерти Секьюрити он.

БАЛЛАДА О БЕЛЫХ КОЛГОТКАХ

В Чечне, в отдалённом районе, Где стычкам не видно конца, Служили в одном батальоне Два друга, два храбрых бойца. Один был седой, лысоватый, Видавший и небо, и ад. Его уважали ребята, Он был в батальоне комбат. Другой лет на двадцать моложе Красив был, как юный Амур, Любимцем солдат был он тоже, Певун, озорник, балагур. Однажды пошли на заданье Весной, когда горы в цвету, Отряд получил приказанье - Соседнюю взять высоту. Вот пуля врага пролетела, Послышался стон среди скал, И рухнуло мёртвое тело, То младший товарищ упал. Десантники взяли высотку, Чечены на юг отошли, И снайпершу в белых колготках Бойцы на КП привели. Была она стройной блондинкой, На спину спускалась коса, Блестели, как звонкие льдинки, Её голубые глаза. Комбат посмотрел и заплакал, И нам он в слезах рассказал: «Когда-то студентом филфака Я в Юрмале всё отдыхал. Ах, годы мои молодые, Как много воды утекло. И девушка с именем Вия Ночами стучалась в стекло. Был счастия месяц короткий, Как сладко о нём вспоминать. В таких же вот белых колготках Валил я её на кровать. Неловким, влюблённым студентом Я был с ней застенчив и тих. Она с прибалтийским акцентом Стонала в объятьях моих. Ты думала - я не узнаю? Ты помнишь, что я обещал? Так здравствуй, моя дорогая, И сразу наверно прощай! Тебя ожидает могила Вдали от родимой земли. Смотри же, что ты натворила!» И мёртвого ей принесли. Латышка взглянула украдкой На свежепредставленный труп, И дрогнула тонкая складка Её ярко-крашенных губ. Она словно мел побелела, Осунулась даже с лица. «Ты сам заварил это дело, Так правду узнай до конца. Свершилася наша разлука, Истёк установленный срок, И, как полагается, в муках На свет появился сынок. Его я любила, растила, Не есть приходилось, не спать. Потом он уехал в Россию И бросил родимую мать. Рассталась с единственным сыном, Осталась в душе пустота, И мстила я русским мужчинам, Стреляя им в низ живота. И вот, среди множества прочих, А их уже более ста, И ты, ненаглядный сыночек, Застрелен мной в низ живота». В слезах батальон её слушал, Такой был кошмарный момент, И резал солдатские уши Гнусавый латвийский акцент. Но не было слёз у комбата, Лишь мускул ходил на скуле. Махнул он рукой, и ребята Распяли её на столе. С плеча свой «калашников» скинул, Склонился над низким столом И нежные бёдра раздвинул Он ей воронёным стволом. «За русских парней получай-ка, За сына, который был мой… » И девушка вскрикнула чайкой Над светлой балтийской волной. И стон оборвался короткий; И в комнате стало темно. Расплылось на белых колготках Кровавого цвета пятно. А дальше, рукою солдата, Не сдавшись злодейке судьбе, Нажал он на спуск автомата И выстрелил в сердце себе. Лишь эхо откликнулось тупо Среди седоглавых вершин Лежат в камуфляже два трупа И в белых колготках один. И в братской, солдатской могиле На горной, холодной заре Мы их поутру схоронили В российской, кавказской земле. Торжественно, сосредоточась, Без лишних, бессмысленных слов, Отдали последнюю почесть Из вскинутых в небо стволов. Мне ваших сочувствий не надо, Я лучше пойду и напьюсь. Зачем вы порушили, гады, Единый Советский Союз?

К 200-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ А. С. ПУШКИНА

Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто вовремя созрел.

А.С. Пушкин

Под звонкие народные частушки Среди церквей, трактиров и палат Великий Александр Сергеевич Пушкин В Москве родился 200 лет назад. Когда была война с Наполеоном Не удержали дома паренька. По простыням сбежал через балкон он И сыном стал гусарского полка. Он был в бою беспечен, как ребёнок, Врубался в гущу вражеских полков. Об этом рассказал его потомок, Прославленный Никита Михалков. Трудны были года послевоенные, Но Александр взрослел, мужал и креп. На стройке храма у француза пленного Он финский ножик выменял на хлеб. И не пугал тогда ни Бог, ни чёрт его, Он за базар всегда держал ответ, Он во дворах Покровки и Лефортова У пацанов имел авторитет. Он был скинхедом, байкером и репером, Но финский нож всегда с собой носил, А по ночам на кухне с Кюхельбекером Он спорил о спасении Руси. Запахло над страной ХХ-м съездом. Он кудри отпустил, стал бородат, Пошёл служить уборщиком подъезда И оду «Вольность» отдал в Самиздат. Он мыл площадки, ползал на коленках, Отходы пищевые выносил, А по ночам на кухне с Евтушенко Он спорил о спасении Руси. И несмотря на то, что был он гений, Он был весёлый, добрый и простой. Он водки выпил больше, чем Есенин, Баб перетрахал больше, чем Толстой. В судьбе случались разные превратности, Пришла пора доносов, лагерей. И он имел на службе неприятности, Поскольку был по матери еврей. Он подвергался всяческим гонениям, Его гоняли в шею и сквозь строй, И он не принял Нобелевской премии, Он в эти годы был невыездной. Враги его ославили развратником, И император выпустил указ, Чтоб Александра в армию контрактником Призвали и послали на Кавказ. Но Пушкин, когда царь сослал туда его, Не опозорил званья казака. Он тут же зарубил Джохар Дудаева, И у него не дрогнула рука. И тотчас все враги куда-то юркнули, Все поняли, что Пушкин-то - герой! Ему присвоил званье камер-юнкера Царь-страстотерпец Николай 2. И он воспел великую державу, Клеветникам России дал отпор И в «Яре» слушать стал не Окуджаву, Краснознамённый Соколовский хор. Пришёл он к церкви в поисках спасения, Преодолел свой гедонизм и лень. И в храме у Большого Вознесения Его крестил сам Александр Мень. И сразу, словно кто-то подменил его, Возненавидел светских он повес. И, как собаку, пристрелил Мартынова (Чья настоящая фамилия Дантес) Когда подлец к жене его полез. По праздникам с известными политиками Обедни он выстаивал со свечкою, За что был прозван либеральной критикой Язвительно - «Колумб Замоскворечья». Пешком места святые обошёл он, Вериги стал под фраком он носить, А по ночам на кухне с Макашовым Он спорил о спасении Руси. Ведь сказано: «Обрящите, что ищите.» А он искал всё дальше, дальше, дальше. И сжёг вторую часть «Луки Мудищева», Не выдержав написанной там фальши. Он научил нас говорить по-русскому, Назвал его всяк сущий здесь язык. Он на Лубянке, то есть, тьфу, на Пушкинской Нерукотворный памятник воздвиг. Я перед ним склоню свои колени, Мне никуда не деться от него. Он всех живых живей, почище Ленина. Он - наше всё и наше ничего. Ко мне на грудь садится чёрным вороном И карканьем зовёт свою подружку, Абсурдную Арину Родионовну, Бессмысленный и беспощадный Пушкин.

МАША И ПРЕЗИДЕНТ

На севере Родины нашей, За гордым Уральским хребтом, Хорошая девочка Маша У мамы жила под крылом. Цвела, как лазоревый лютик, Томилась, как сотовый мёд. Шептали вслед добрые люди: «Кому-то с женой повезёт.» Но жизнь - это трудное дело, В ней много встречается зла. Вдруг мама у ней заболела, Как листик осенний слегла. Лежит она, смеживши веки, Вот-вот Богу душу отдаст. А Маша горюет в аптеке, Там нету ей нужных лекарств. Сидит, обливаясь слезами, Склонивши в печали главу. Да умные люди сказали: «Езжай-ка ты, Маша, в Москву. Живёт там глава государства В тиши теремов и палат, Поможет достать он лекарство, Ведь мы его электорат.» Её провожали всем миром, Не прятая искренних слёз. Никто не сидел по квартирам. Угрюмо ревел тепловоз. Вслед долго платками махали, Стоял несмолкаемый стон. И вот на Казанском вокзале Выходит она на перрон. Мужчина идёт к ней навстречу: «Отдай кошелёк,» - говорит. А был это Лёва Корейчик, Известный московский бандит. Вот так, посредине вокзала Наехал у всех на виду, Но Маша ему рассказала Про горе своё и беду. Тут слёзы у Лёвы как брызни, Из глаз потекло, потекло… Воскликнул он: «Чисто по жизни Я сделал сейчас западло. Чтоб спать мне всю жизнь у параши, Чтоб воли мне век не видать За то, что у девочки Маши Я деньги хотел отобрать. Достанем лекарство для мамы, Не будь я реальный пацан, Начальник кремлёвской охраны Мой старый и верный друган. Чтоб мне не родиться в Одессе, Не буду я грабить сирот.» Довёз он её в мерседесе До самых кремлёвских ворот. И впрямь был здесь Лёва свой в доску, Так жарко его целовал Начальник охраны кремлёвской, Высокий седой генерал. Усы генерала густые, Упрямая складка у рта, Под сердцем героя России Горит золотая звезда. Поправил он в косах ей ленту, Смахнул потихоньку слезу, И вот в кабинет к президенту Он нашу ведёт егозу. На стенах святые иконы, Огромное кресло, как трон, Стоят на столе телефоны, И красный стоит телефон. Притихли у двери министры. Премьер застыл, как монумент. А в кресле на вид неказистый Российский сидит президент. Взвопил он болотною выпью, Услышавши Машин рассказ. «Я больше ни грамма не выпью, Раз нету в аптеках лекарств. » Не веря такому поступку, Министры рыдают навзрыд. Снимает он красную трубку, В Америку прямо звонит. «Не надо кредитов нам ваших, Не нужно нам мяса, зерна. Пришлите лекарство для Маши, Её мама тяжко больна.» На том конце провода всхлипнул, Как будто нарушилась связь, А это всем телом Билл Клинтон Забился, в рыданьях трясясь. Курьеры метались все в мыле, Умри, но лекарство добудь. И Моника с Хиллари выли, Припавши друг-другу на грудь. И вот через горы и реки Летит к нам в Москву самолёт, А в нём добрый доктор Дебейки Лекарство для Маши везёт. Да разве могло быть иначе, Когда такой славный народ. Кончаю и радостно плачу, Мне жить это силы даёт.

ЛИЛИ МАРЛЕН

Последний шопот, И нет в живых. Прощай Европа Сороковых. Где на панели У серых стен Ночами пели «Лили Марлен». Чуть что хватались За острый нож И отзывались Не кличку «Бош». Гектары, мили, Руин не счесть. Всё разбомбили В-26. Где наши замки, Монастыри? Зачем вы, янки, Сюда пришли? С другого света Достались нам Лишь сигареты Да чуингам…

СМЕРТЬ ВАХХАБИТА

Как святой Шариат Правоверным велит, Уходил на Джихад Молодой ваххабит. В небе клекот орла, Дальний грома раскат, Уходил Абдулла На святой Газават. От тоски еле жив, Оставлял он гарем И садился в свой джип, Зарядив АКМ. Обещал: - Я вернусь, Как придёт Рамадан, Вы для пленных урус Приготовьте зиндан. Занимался рассвет, И старик-аксакал Ему долго вослед Всё папахой махал. Где у сумрачных скал Бурный Терек кипит, Там в засаду попал Молодой Ваххабит. Налетели гурьбой, С трёх сторон обложив, Вспыхнул яростный бой, Поцарапали джип, Самого Абдуллу, Отобравши ключи, Привязали к стволу Молодой алычи. Начинали допрос, Приступил к нему поп. Он иконы принёс, Поклоняться им чтоб. «Ваххабит удалой, Бедна сакля твоя, Поселковым главой Мы назначим тебя. Будешь жить, как султан, Новый выдадим джип, Ко святым образам Ты хоть раз приложись.» Благодать в образах Отрицал янычар, Лишь Акбар да Аллах Он в ответ прорычал. Тихо, словно шакал, Подходил политрук, Стакан водки давал Пить из собственных рук. Говорил замполит: «Мы скостим тебе срок, Будешь вольный джигит, Пригуби хоть глоток.» Но в ответ басурман Всё - «Аллах да Акбар!» И с размаху в стакан Полный водки плевал. Не фильтрует базар, Что с ним делать? Хоть плачь. Но сказал комиссар: «Ты достал нас, басмач. » И под небом ночным , Соблюдая черёд, Надругался над ним Весь спецназовский взвод. Как прошло это дело Знает только луна, Волосатого тела Всем досталось сполна. В позе локте-коленной, - Так уж создал Господь, - Любит русский военный Моджахедскую плоть. А как по блиндажам Разошлась солдатня, Труп остывший лежал В свете робкого дня. В первых солнца лучах Лишь сержант-некрофил Его, громко крича, Ещё долго любил… Слух идёт по горам - Умер юный шахид За священный ислам И за веру убит. Но убитым в бою Вечной гибели нет, Среди гурий в раю Он вкушает шербет. Как он бился с урус Не забудут вовек. По нём плачет Эльбрус, По нём плачет Казбек. Плачут горькие ивы, Наклонившись к земле, А проходят талибы - Салют Абдулле! В небе плачет навзрыд Караван птичьих стай, А в гареме лежит Вся в слезах Гюльчатай. И защитников прав Плач стоит над Москвой, Тихо плачет в рукав Константин Боровой. Плачьте, братцы, дружней, Плачьте в десять ручьёв, Плачь Бабицкий Андрей, Плачь Сергей Ковалёв. Нет, не зря, околев, Он лежит на росе, Ведь за это РФ Исключат из ПАСЕ.

ЛЕТО ОЛИГАРХА

–  Еврей в России больше чем еврей, - И сразу став, как будто, выше ростом, Он так сказал и вышел из дверей, Вдали маячил призрак Холокоста. Но на раввина поднялся раввин, Разодралась священная завеса. Он бросил взгляд вниз, по теченью спин И хлопнул дверцей мерседеса. Вослед ему неслося слово - «Вор», Шуршал священный свиток Торы, И дело шил швейцарский прокурор, И наезжали кредиторы. В Кремле бесчинствовал полковник КГБ, Тобой посаженный на троне, Но закрутил он вентиль на трубе И гласность с демократией хоронит. Застыла нефть густа, как криминал, В глухом урочище Сибири, И тихо гаснет НТВ-канал, Сказавший правду в скорбном мире. Всё перепуталось: Рублёво, Гибралтар, Чечня, Женева, Дума, Ассамблея, На телебашне знаковый пожар… Россия, лето, два еврея! О Пушкине Застрелил его пидор В снегу возле Чёрной речки, А был он вообще-то ниггер, Охочий до белых женщин. И многих он их оттрахал А лучше бы, на мой взгляд, Бродил наподобье жирафа На родном своём озере Чад. Играл бы в Гарлеме блюзы, Но поэтом стал, афрорусский. За это по всему Союзу Ему понаставили бюсты Из гипса, бронзы и жести На книжках, значках, плакатах Он всех нас за эти лет двести Не хуже, чем баб, затрахал. Но средь нас не нашлося смелых, Кроме того пидараса, Что вступился за честь женщин белых И величие арийской расы.

____________________