Стихотворения

Кузмин Михаил Алексеевич

Кавалер

Кавалер по кабинету Быстро ходит, горд и зол, Не напудрен, без жилету, И забыт цветной камзол. «Вряд ли клятвы забывали Так позорно, так шутя! Так обмануто едва ли Было глупое дитя. Два удара сразу кряду Дам я, ревностью горя, Эта шпага лучше яду, Что дают аптекаря. Время Вашей страсти ярость Охладит, мой господин; Пусть моя презренна старость, Кавалер не Вы один. Вызов, вызов, шпагу эту Обнажаю против зол». Так ходил по кабинету, Не напудрен, горд и зол.

Утро («Чуть утро настало…»)

Чуть

утро настало, за мостом сошлись, Чуть утро настало, стада еще не паслись. Приехало две кареты — привезло четверых, Уехало две кареты — троих увезло живых. Лишь трое слыхало, как павший закричал, Лишь трое видало, как кричавший упал. А кто-то слышал, что он тихо шептал? А кто-то видел в перстне опал? Утром у моста коров пастухи пасли, Утром у моста лужу крови нашли. По траве росистой след от двух карет, По траве росистой — кровавый след.

Эпитафия

Двадцатую весну, любя, он встретил, В двадцатую весну ушел, любя. Как мне молчать? как мне забыть тебя, Кем только этот мир и был мне светел? Какой Аттила, ах, какой Аларих Тебя пронзил, красою не пронзен? Скажи, без трепета как вынес он Затменный взгляд очей прозрачно карих? Уж не сказать умолкшими устами Тех нежных слов, к которым я привык. Исчез любви пленительный язык, Погиб цветок, пленясь любви цветами. Кто был стройней в фигурах менуэта? Кто лучше знал цветных шелков подбор? Чей был безукоризненней пробор? — Увы, навеки скрылося все это. Что скрипка, где оборвалася квинта? Что у бессонного больного сон? Что жизнь тому, кто, новый Аполлон, Скорбит над гробом свежим Гиацинта?

Июль 1907

II. Обманщик обманувшийся^*

«Туманный день пройдет уныло…»

Туманный день пройдет уныло, И ясный наступает вслед, Пусть сердце ночью все изныло, Сажуся я за туалет. Я бледность щек удвою пудрой, Я тень под глазом наведу, Но выраженья воли мудрой Для жалких писем я найду. Не будет вздохов, восклицаний, Не будет там «увы» и «ах» — И мука долгих ожиданий Не засквозит в сухих строках. Но на прогулку не оденусь, Нарочно сделав томный вид И говоря: «Куда я денусь, Когда любовь меня томит?» И скажут все: «Он лицемерит, То жесты позы, не любви»; Лишь кто сумеет, тот измерит, Как силен яд в моей крови.

«Вновь я бессонные ночи узнал…»^*

Вновь я бессонные ночи узнал Без сна до зари, Опять шептал Ласковый голос: «Умри, умри». Кончивши книгу, берусь за другую, Нагнать ли сон? Томясь, тоскую, Чем-то в несносный плен заключен. Сто раз известную «Manon» кончаю, Но что со мной? Конечно, от чаю Это бессонница ночью злой… Я не влюблен ведь, это верно, Я — нездоров. Вот тихо, мерно К ранней обедне дальний зов. Вас я вижу, закрыв страницы, Закрыв глаза; Мои ресницы Странная вдруг смочила слеза. Я не люблю, я просто болен, До самой зари Лежу, безволен, И шепчет голос: «Умри, умри!»

«Строят дом перед окошком…»

Строят дом перед окошком. Я прислушиваюсь к кошкам, Хоть не март. Я слежу прилежным взором За изменчивым узором Вещих карт. «Смерть, любовь, болезнь, дорога» — Предсказаний слишком много: Где-то ложь. Кончат дом, стасую карты, Вновь придут апрели, марты — Ну и что ж? У печали на причале Сердце скорби укачали Не на век. Будет дом весной готовым, Новый взор найду под кровом Тех же век.

«Отрадно улетать в стремительном вагоне…»^*

Отрадно улетать в стремительном вагоне От северных безумств на родину Гольдони, И там на вольном лоне, в испытанном затоне, Вздыхая, отдыхать; Отрадно провести весь день в прогулках пестрых, Отдаться в сети черт пленительных и острых, В плену часов живых о темных, тайных сестрах, Зевая, забывать; В кругу друзей читать излюбленные книги, Выслушивать отчет запутанной интриги, Возможность, отложив условностей вериги, Прямой задать вопрос; Отрадно, овладев влюбленности волненьем, Спокойно с виду чай с инбирным пить вареньем И слезы сочетать с последним примиреньем В дыму от папирос; Но мне милей всего ночь долгую томиться, Когда известная известную страницу Покроет, сон нейдет смежить мои ресницы, И глаз все видит Вас; И память — верная служанка — шепчет внятно Слова признания, где все теперь понятно, И утром брошены сереющие пятна, И дня уж близок час.

«Где сомненья? где томленья?…»^*

Где сомненья? где томленья? День рожденья, обрученья Час святой! С новой силой жизни милой Отдаюсь, неутолимый, Всей душой. Вот пороги той дороги, Где не шли порока ноги, Где — покой. Обручались, причащались, Поцелуем обменялись У окна. Нежно строги взоры Ваши, Полны, полны наши чаши — Пить до дна, А в окошко не случайный Тайны друг необычайной — Ночь видна. Чистотою страсть покрою, Я готов теперь для боя — Щит со мной. О, далече — легкость встречи! Я беру ярмо на плечи — Груз двойной. Тот же я, но нежным взором Преграждает путь к позорам Ангел мой.

Октябрь 1907

III. Радостный путник^*

«Светлая горница — моя пещера…»

Светлая горница — моя пещера, Мысли — птицы ручные: журавли да аисты; Песни мои — веселые акафисты; Любовь — всегдашняя моя вера. Приходите ко мне, кто смутен, кто весел, Кто обрел, кто потерял кольцо обручальное, Чтобы бремя ваше, светлое и печальное, Я как одежу на гвоздик повесил. Над горем улыбнемся, над счастьем поплачем. Не трудно акафистов легких чтение. Само приходит отрадное излечение В комнате, озаренной солнцем не горячим. Высоко окошко над любовью и тлением, Страсть и печаль, как воск от огня, смягчаются. Новые дороги, всегда весенние, чаются, Простясь с тяжелым, темным томлением.

«Снова чист передо мною первый лист…»^*

Снова чист передо мною первый лист, Снова солнца свет лучист и золотист; Позабыта мной прочтенная глава, Неизвестная заманчиво-нова. Кто собрался в путь, в гостинице не будь! Кто проснулся, тот забудь видений муть! Высоко горит рассветная звезда, Что прошло, то не вернется никогда. Веселей гляди, напрасных слез не лей, Средь полей, между высоких тополей Нам дорога наша видится ясна: После ночи — утро, после зим — весна. А устав, среди зеленых сядем трав, В книге старой прочитав остаток глав: Ты — читатель своей жизни, не писец, Неизвестен тебе повести конец.