Стихотворения
Шрифт:
СОЛОВЬИ ИЛЬДЕФОНСА-КОНСТАНТЫ
Ильдефонс-Константы Галчинский дирижирует
соловьями:
Пиано, пианиссимо форте, аллегро, престо!
Время действия — ночь. Она же и место.
Сосны вплывают в небо романтическими
кораблями.
Ильдефонс играет на скрипке, потом на гитаре,
И вновь на скрипке играет Ильдефонс-Константы
Галчинский.
Ночь
В честь прекрасной Натальи соловьи поют
по-грузински.
Начинается бог знает что: хиромантия,
волхвованье!
Зачарованы люди, кони, заезды. Даже редактор,
Хлюпая носом, платок нашаривает в кармане,
Потому что ещё никогда не встречался
с подобным фактом.
Константы их утешает: «Ну что распустили
нюни!
Ничего не случилось И вообще ничего ж
случится!
Просто бушуют в кустах соловьи в начале июня.
Послушайте, как поют! Послушайте: ах, как
чисто!»
Ильдефонс забирает гитару, обнимает Наталью,
И уходит сквозь сиреневый куст, и про себя
судачит:
«Это всё соловьи. Вишь, какие канальи!
Плачут, чёрт побери. Хотят не хотят, а плачут!..»
1967
АПРЕЛЬСКИЙ ЛЕС
Давайте каждый день приумножать богатство
Апрельской тишины в безлиственном лесу.
Не надо торопить. Не надо домогаться,
Чтоб отроческий лес скорей отёр слезу.
Ведь нынче та пора, редчайший час сезона,
Когда и время — вспять и будет молодеть.
Когда всего шальней растрёпанная крона
И шапку не торопится надеть.
О, этот странный час обратного движенья
Из старости!.. Куда?.. Куда — не всё ль равно!
Как будто корешок волшебного женьшеня
Подмешан был вчера в холодное вино.
Апрельский лес спешит из отрочества в детство.
И воды вспять текут по талому ручью.
И птицы вспять летят… Мы из того же теста —
К начальному, назад, спешим небытию…
1968
СВЯТОГОРСКИЙ MОНАСТЫРЬ
Вот сюда везли жандармы
Тело Пушкина (О, милость
Государя!). Чтоб скорей,
Чтоб скорей соединилось
Тело Пушкина с душой
И навек угомонилось.
Здесь, совсем недалеко
От Михайловского сада.
Мёртвым быть ему легко,
Ибо
Слава богу, что конец
Императорской приязни
И что можно без боязни
Ждать иных, грядущих дней.
Здесь, совсем недалеко
От Михайловского дома,
Знать, что время невесомо,
А земля всего родней, —
Здесь, совсем невдалеке
От заснеженной поляны,
От Тригорского и Анны,
От мгновенья Анны Керн;
Здесь — на шаг от злой судьбы
От легенд о счастье мнимом,
И от кухни, полной дымом,
И от девичьей избы.
Ах, он мыслил об ином…
И тесна казалась клетка…
Смерть! Одна ты домоседка
Со своим веретеном!
Вот сюда везли жандармы
Тело Пушкина… Ну что ж!
Пусть нам служат утешеньем
После выплывшая ложь,
Что его пленяла ширь,
Что изгнанье не томило…
Здесь опала. Здесь могила.
Святогорский монастырь.
1968
«В воздухе есть напряженье…»
В воздухе есть напряженье
Солнечной грубой зимы.
Может быть, это — бесснежье
Остро почуяли мы.
То, что мысленно где-то.
Осуществляется в нас:
Перемещение света
И уплотнение масс.
Наши бессмертные души
Зреют не в нас, а вовне.
И, загораясь снаружи,
Перегорают во мне.
1968
НОЧНОЙ СТОРОЖ
В турбазе, недалеко от Тапы.
Был необычный ночной сторож.
Говорили, что ночью он пишет ноты
И в котельной играет на гобое.
Однажды мы с ним разговорились
О Глюке, о Моцарте и о Гайдне.
Сторож достал небольшой футлярчик
И показал мне гобой.
Гобой лежал, погружённый в бархат,
Разъятый на три неравные части,
Чёрный, лоснящийся и холёный,
Как вороные в серебряной сбруе.
Сторож соединил трубки,
И чёрное дерево инструмента
Отозвалось камергерскому блеску
Серебряных клапанов и регистров.
Я попросил сыграть. И сторож
Выдул с лёгкостью стеклодува
Несколько негромких пассажей…
Потом он встал в конвертную позу
заиграл легко, как маэстро,
Начало моцартовского квартета.
Но вдруг гобой задохнулся и пискнул.
И сторож небрежно сказал: «Довольно!»
Он не мог играть на гобое