Стикс
Шрифт:
— Ты с детства мне завидовал. И Леся.
— Любовь, значит. Резал, пардон, б…ей за то, что одна б… не дала. Замечательно. Самое то. И что делать собираешься?
— Ничего.
— Да? Сажать меня не будешь? — Руслан как-то странно усмехался.
— Нет. Не буду.
— А почему?
— Не знаю. Ты мне друг.
— Вот мы и добрались до сути. Дружба. Настоящая, крепкая мужская дружба. Чего для себя не сделаешь — сделаешь для лучшего друга. Сказать тебе, почему я так делал с Хайкиным, значит, всю твою жизнь под откос пустить. Я не знаю, как ты поступишь, если выплывет правда. Как тот
— Да при чем здесь я?! При чем?! Мы о тебе сейчас!
— Да при том! Так и не вспомнил, почему последние листы из дела изъял? Не вспомнил?
— Ради близкого мне человека… Понимаю…
— А раз понимаешь, так заткнись. Раз и навсегда. Понял? А если хочешь докопаться до сути, езжай в Горетовку. В Ели езжай, в Богачи. Только не от меня ты это узнаешь. Я не могу. Потому что пока в тебе новом до конца не разобрался — не могу. Если бы ты, как раньше, пил водку и к бабам в окно лазил, все было бы проще. Но ты же перед тем, как исчезнуть, какую-то пакость замыслил. И эта пакость, видимо, так прочно засела у тебя в башке, что после потери памяти она одна там и осталась. Поэтому ты на себя не похож. Скажи мне, Ваня, правду: память к тебе вернулась?
— Нет. Не полностью. Главного не помню.
— Понятно. А что там с нашим попугаем?
— С каким еще попугаем?
— С «АРА»!
— Ничего, — не выдержал и, кажется, покраснел.
— Обыск у нее на складах делать будем?
— Я поговорю с Цыпиным, — уклончиво сказал он.
— Понятно. Ну, поговори, поговори.
— А ты?
— Я не пойду. Спать хочу. В конце концов, у меня тоже было суточное дежурство. Я тоже человек.
— А… Сидорчук?
— А что Сидорчук? Пистолет мы у него изъяли. Стрелять в тебя ему больше не из чего.
— Значит, мне надо пойти и самому его задержать? Так?
— Санкцию только у Цыпина возьми, — зевнул Руслан. — Договорись с прокурором. А то ты Сидорчука сажаешь, а Цыпин выпускает.
— А это разве моя работа, задерживать преступников?
— Хайкина, однако, ты в прокуратуру под дулом пистолета привел. Значит, умеешь. Но не думаю, что до этого дойдет.
— Почему?
— Потому что интуиция подсказывает, что мно-о-го интересного тебе расскажет господин Сидорчук. Вам с ним есть о чем поговорить и что вспомнить. А я уж подожду своей очереди. Поставлю заключительный, так сказать, аккорд. На тот случай, когда ты придешь и скажешь: «Я все вспомнил, капитан Свистунов Руслан Олегович, и давайте теперь подумаем, как нам с вами из этого выкручиваться». Чей же это был труп, Ваня? Чей?
— Ты уверен, что я знаю?
— Догадываешься. У меня теперь только одна проблема: пистолет. Потому что если бы убили, действительно, из этого пистолета, — Руслан кивнул на стол, где все еще лежало оружие, — то все было бы просто. И я бы со спокойной совестью спустил это дело на тормозах, списав убийство на тот период, когда пистолет у тебя был украден.
— Но ведь я его…
— Молчи, не перебивай. Никто бы не узнал о том, что ты его сегодня принес ко мне в кабинет и что при этом сказал. Это есть настоящая мужская дружба. Но убили не из этого пистолета. Ты понимаешь? Я ведь первым делом кинулся проверять.
— Не знаю.
— Тогда иди к Цыпину. Кстати, спасибо за Лесю.
— Спасибо?! Вы что с ней, опять…
— Дурак ты, Мукаев. Розами по морде получил и все равно ничего не понял. Разбили мы с ней давно свои горшки, и любовь та давно завяла да рассыпалась в прах. Спасибо, что отпустил ее наконец. Может, еще ребенка родит от хорошего человека.
— Но я же…
— Давай, давай, топай. Я спать хочу.
Ближе к полудню
— А Владлен Илларионович с утра взяли больничный…
— Адрес.
— Не понимаю.
— Домашний адрес прокурора, быстро! — Грудь болела, так там было тесно проклятому пузырю.
— Да вы что?!! Улица Лесная, дом девять, квартира сорок шесть. А говорят, что вы все вспомнили…
…Хорошо, что Цыпин не уехал на дачу. Не успел. Видимо, собирался, потому что вещи лежали в беспорядке, дома, кроме прокурора, никого не было: ни жены, ни младшей дочери, которая жила с родителями. Женская кофточка размера этак сорок четвертого и модные светлые брючки, висевшие на стуле, явно принадлежали молодой девушке, не прокурорской жене. Второй этаж. На первом жить не удобно и не престижно, но у прокурора больное сердце, одышка, по лестнице подниматься тяжело, а дом пятиэтажный, без лифта. Не строили раньше в Р-ске высотные дома. Второй этаж — это то, что надо. Но все равно на природе лучше. Человеку пенсионного возраста уже хочется туда, поближе к земле. Он чувствует, что скоро уйдет в нее совсем, и копается в земле, копается, перебирая по горсточкам. Пробует на ощупь, на вкус, не горька ли, не холодна ль.
— Заходи, заходи. — Нет, не удивился Вэри Вэл, Владлен Илларионович Цыпин визиту следователя Мукаева. — Вот Анечка должна за мной сейчас приехать. Что-то с глазами стало: боюсь машину водить. Вдруг темнеет все, голова начинает кружиться. Давление, должно быть. Да-а. На пенсию, значит, пора. Ты проходи. Сам там на кухне, что найдешь. Не привыкать.
Зашел на кухню, покрутил головой: где тут что лежит? Включил электрический чайник, открыл наугад левую дверцу настенного шкафа. Там оказалась сушилка для посуды и чайные чашки с блюдцами. Попал.
— Кофейку бы мне.
Владлен Илларионович стоял в дверях, смотрел на следователя Мукаева. Было жарко, душно, Цыпин задыхался.
— Нельзя вам. Какой диагноз поставили? — Он внимательно посмотрел на коричневое от загара лицо Цыпина, отметил отеки, зловещий свист на вдохе. — Сердце? Стетоскоп бы, послушать. Давление мерили? Сколько?
— Брось, Ваня. С каких пор ты доктором заделался?
— Кофе вам нельзя. И сигареты. — Он заметил, что Цыпин полез в ящик стола за пачкой «Явы».
— Все, Ваня, кончено. — Махнул рукой Цыпин. И с усмешкой: — А ты небось разоблачать меня пришел?
— Зачем вы Сидорчука отпустили, Владлен Илларионович?
— Не хотел тебя вчера беспокоить. Сидорчук требовал прокурора. Я звонил тебе домой, Зоя Анатольевна сказала, что спишь. Хорошая у тебя жена, Ваня. Покой твой бережет, я ей мешать не стал. Сам поговорил с Сидорчуком. Сам решение принял… Всю жизнь я, Ваня, мечтал о двух вещах: о сыне и о домике в деревне. Кофе-то свари мне.
— Нет.