Стиляги. Как это было
Шрифт:
В рамках “борьбы с космополитизмом” всячески подчеркивалось превосходство “прогрессивного” советского искусства над “буржуазным”, “упадническим” и “загнивающим”. Первый заместитель начальника Управления пропаганды и агитации Дмитрий Шепилов писал в своих статьях, что “теперь не может идти речь ни о какой цивилизации без русского языка, без науки и культуры народов Советской страны. За ними приоритет”. Он же утверждал, что “капиталистический мир уже давно миновал свой зенит и судорожно катится вниз, в то время как страна социализма, полная мощи и творческих сил, круто идет по восходящей”, советский строй “в сто крат выше и лучше любого буржуазного
А в январе 1948 года в обиход вошло понятие “безродный космополит”, прозвучавшее в выступлении Жданова на совещании деятелей советской музыки в ЦК КПСС. Жданов заявил: “Интернационализм рождается там, где расцветает национальное искусство. Забыть эту истину означает… потерять свое лицо, стать безродным космополитом”.
Начиная с этого времени и практически до хрущевской “оттепели” все западное искусство, не вписывающееся в каноны “социалистического реализма”, объявлялось вражеским.
28 января 1949 года в “Правде” вышла редакционная статья под названием “Об одной антипатриотической группе театральных критиков”. В ней ряд критиков были названы “последышами буржуазного эстетства”, которые “утратили свою ответственность перед народом; являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма; они мешают развитию советской литературы, тормозят ее движение вперед. Им чуждо чувство национальной советской гордости”. Главное обвинение против них в том, что они “пытаются дискредитировать передовые явления нашей литературы и искусства, яростно обрушиваясь именно на патриотические, политически целеустремленные произведения под предлогом их якобы художественного несовершенства”. Критиков обвиняли и в борьбе “против стремления изобразить цельный, всепобеждающий характер советского человека”.
Тогда же ЦК КПСС рекомендовал редакторам газет обратить “особое внимание” на установочную статью. Те мгновенно откликнулись, и началась волна аналогичных публикаций. Следовали обвинения в создании “литературного подполья”, имеющего “организационные связи”, в “идеологических диверсиях”, в ненависти к советскому народу и в оскорбительном отношении к русскому человеку. Литературно-художественная “общественность” Москвы и Ленинграда проводила собрания, на которых “обсуждалась” статья, осуждались “разоблаченные” в ней “космополиты”, причем список последних расширялся.
Вот несколько названий статей, разоблачающих “космополитов” в разных сферах литературы, искусства и общественной жизни: “Против космополитизма и формализма в поэзии” (Н. Грибачев, 16 февраля, “Правда”), “Безродные космополиты в Гиттисе” (“Вечерняя Москва”, 18 февраля), “Буржуазные космополиты в музыкальной критике” (Т. Хренников, “Культура и жизнь”, 20 февраля), “До конца разоблачить космополитов-антипатриотов” (на собрании московских драматургов и критиков) (“Правда”, 26 и 27 февраля), “Разгромить буржуазный космополитизм в киноискусстве” (И.Большаков, “Правда”, 3 марта) и т. д. А через месяц с небольшим в “Крокодиле” появился первый фельетон, “разоблачающий” стиляг.
Советское пуританство
В такой внешней и внутренней политической обстановке появились первые стиляги. Но кроме этого стоит обратить внимание еще и на бытовую ситуацию. Советское общество конца сороковых – начала пятидесятых было достаточно пуританским, в отношениях между полами никакой “свободы” не приветствовалось, а та модель отношений, которую пытались сформировать, соответствовала, разве что, девятнадцатому веку. Максимум того, что “разрешалось” парню и девушке, это пройтись под руку. Естественно, все это было чистым ханжеством: “внебрачных половых связей” хватало, но общество притворялось, что их нет, прикрываясь абракадаброй вроде “семья – ячейка социалистического общества”.
Советские школы были раздельными – отдельно мужские, отдельно женские (продолжалось это до 1954/55 учебного года). “Вечера дружбы”, организованные для того, чтобы хоть как-то научить питомцев раздельных школ общению с противоположным полом, были скучной формальностью из-за стремления учителей и школьного начальства все контролировать. Музыкант Алексей Козлов в своих воспоминаниях назвал их “странной смесью концлагеря с первым балом Наташи Ростовой”. Естественно, контролировались и танцы: обычные бальные танцевать было можно, а вот фокстрот или танго “не рекомендовались”. И если уж соответствующую мелодию ставили, то все попытки делать “сомнительные” движения – тогда это назвалось “танцевать стилем” – категорически пресекались.
Большинство молодых людей такое положение вполне устраивало: одеваться в то, что предлагают магазины, слушать музыку, которую “разрешается”, ходить на комсомольские собрания и ждать, когда в стране наступит коммунизм. На то оно и большинство. Зато самым “продвинутым” парням и девушкам конца сороковых – начала пятидесятых все это опостылело, и они стремились к “свободе”. Стиляжный образ жизни такую свободу обещал.
Они были первыми
Первыми стилягами в конце сороковых годов были в основном дети из “хороших” семей, “золотая молодежь”: их родители были высокопоставленными военными, коммунистическими функционерами, профессорами, дипломатами, а сами они учились в лучших вузах страны. Благодаря своему привилегированному положению они имели доступ к западной одежде, журналам и пластинкам. Живя с родителями в отдельных квартирах – когда б'oльшая часть населения Москвы ютилась в коммуналках и бараках, – они могли себе позволить устраивать вечеринки с алкоголем, танцами под патефон и “чувихами”. У кого-то был доступ и к родительскому автомобилю – тоже большая редкость по тем временам. Наверняка они понимали фальшь коммунистической системы, но интересовали их прежде всего не политика, а развлечения и западный стиль жизни, к которому они стремились.
Но постепенно социальный состав стиляг становился гораздо более пестрым и далеко вышел за пределы категории “золотой молодежи”. Например, Валентин Тихоненко, один из самых известных ленинградских стиляг и герой нескольких фельетонов, был сыном репрессированного рабочего, во время войны подростком подорвался на мине и потерял руку, что не мешало ему потом лихо гонять по питерским улицам на мотоцикле и модно, даже крикливо одеваться.
В начале пятидесятых стиляги появились во всех крупных – и не только крупных – городах Советского Союза. Стиляжничество было чем-то новым, модным, интересным – в отличие от советской пропаганды, которая только обещала “светлое коммунистическое завтра”, но ничего конкретного не давала. Даже те молодые ребята, кто не слушали джаз и не были “западниками”, старались подражать моде стиляг – тоже носили узкие брюки и мешковатые пиджаки.