Стиратель

Будто из воды выныриваю. Только что вокруг было оно, изменчивое пространство, но блёкло окрашенное, почти чёрно-серо-белое — говорят, когда-то такие телевизоры были, врут, небось, — и вот по всем органам чувств бьёт многоцветье красок, запахов и звуков.

Поднимаю голову, переводя внимание со своей ладони, лежащей чуть выше и правее паха пациентки. Упираюсь взглядом в весёлые и ясные серые глаза. Уже хорошо — отмечаю как врач, — что весёлые. Дамочка приятная. Полноватая, но совсем уж форму не потерявшая, тридцати четырёх лет, — всплывают анкетные данные из карточки. Двое детей, патологий и вредных привычек не имеет, с лишним весом активно борется — посещает бассейн. Из бассейна она и ехала, когда машину занесло, развернуло на встречку, под не успевший затормозить джип… Первые сутки борьба шла за жизнь пациентки, первую неделю — за сохранность ног и вот уже третий месяц — за восстановление организма.

Помогать этой дамочке в радость, потому что она и сама изо всех сил старается себе помочь: превозмогая боль, выполняет все упражнения и предписания. Хотя полнота, конечно, немного затрудняет эту задачу. Как мужчина и хирург средней руки предпочитаю «худых сук», так иногда называют завистливые дамы юных и спортивных девушек. Их оперировать легче, не мешает мощный слой сала, который имеет склонность к воспалению в местах разрезов. Само собой, это и к худощавым мужчинам относится. Но мужчин почему-то не обклеивают подобными эпитетами. Тощий кобель? Как-то не звучит. Уж точно другие мужчины так не скажут. Женщины тем более.

— Как у вас дела? Боли не беспокоят? Какие-то другие неприятные ощущения?

— Боль есть, но уже меньше, чем на прошлой неделе, — пациентка энергично улыбается. — Ощущения? Как будто ноги набиты стеклом. Но это ничего, я все упражнения выполнила. Вы новые мне назначите? А от вашей ладони немного горячо и слегка покалывает.

— Это хорошо, это заживление идёт. В ускоренном темпе.

— Вы ускоряете?

Женщины любопытны, а сообразительные — втройне.

— Нет, — ни к чему ей знать. — Просто, когда я касаюсь швов, ваш организм как бы обращает внимание на это место. А за ускоренную регенерацию благодарите свою конституцию. Такое у неё замечательное свойство.

И ведь ни словом не соврал, человеческие тела действительно обладают колоссальной способностью к регенерации. После несчастного случая у аппарата МРТ я умею эту способность усиливать и направлять. Но за время подводного плавания в том, блёклом мире — про себя я называю его Тенью — занимался не только этим.

— Михаил Александрович, а когда я смогу ходить? — спрашивает пациентка.

— У вас два варианта, — выпрыгнувшая наружу опаска в её взгляде разбивается о мою безмятежную улыбку, — либо скоро, либо очень скоро. Больше месяца валяться на кровати никак не получится.

Понимаю, что надо аккуратнее со словами, но иногда ничего не могу с собой поделать. Хотя, с другой стороны, точно знаю, что только что заразил её абсолютной уверенностью в благополучном исходе.

Выхожу из палаты, расстегиваю верхнюю пуговицу халата. Ну вот, вроде удалось и помочь всем, кто нуждался в этом, и самому не перегреться. Теперь можно и позавтракать! Сегодня вроде овсянка. В бытность интерном воротил нос от больничной еды, а теперь привык: бесплатно и идти никуда не надо… Не особо вкусно, зато с гарантией не отравиться.

Не тут-то было. По коридору за мной бежит сестра Светочка.

— М-михал Лексаныч! — запыхалась, бедняжка, так спешила. — Извините, Михал Лексаныч… Пархоменко не вышел на работу. Так что его пациенты на вас сегодня.

— … — ничего не отвечаю, только смотрю. С откровенным недоумением.

Отмечаю специфическую реакцию Светы, такую же можно увидеть у недоброго, но весёлого шутника, нацелившегося на спящего, и вдруг напоровшегося на абсолютно ясный и недоброжелательный взгляд бодрствующего человека.

Причём ловится шутник на горячем. Когда уже подносит горящую спичку к вате, забитой между пальцами ног. Где-то даже забавный микс: разочарование, страх пойманного с поличным, замешательство…

— Нет. Моя смена закончена. Столько даже лошади не работают… — продолжаю движение в сторону столовой.

Светочкин пыл угасает, но она всё-таки плетётся за мной. Присаживается за стол, стоически выдерживает мой давящий взгляд. Ем овсянку с маслицем, двойную порцию, больничная норма для моего мощного мужского организма — издевательство над естеством. Светин нудёж почти не слушаю.

— Михал Алексаныч, ну я понимаю, что третий раз за месяц. Ну что же делать, Автократыч Пархоменке снова больничный лист выписал…

Вообще нашего заведующего отделением зовут Гиви Автандилович, но за глаза его иначе чем Автократычем никто не называет, так уж повелось. Какой-то они бизнес мутят с Пархоменко вместе на оформлении в платные палаты мимо бухгалтерии, вот Автократыч и открывает подельнику больничные листы по любому поводу или вовсе без оного.

— Ну так что, Михал Лексаныч, вы пациентов Пархоменко возьмете?

Света нервно сплетает и расплетает пальцы, однако тон ее мне опять не нравится. Еще младший медицинский персонал мной не помыкал…

— Нет, — чувствую, что надо подкрепить, поэтому продолжаю: — Видишь ли, Светочка, ты что же думаешь, пролетариат по всему миру зря волновался? В нашей стране так вообще до революции дошло. Ты думаешь, все эти стачки, забастовки, восстания из простого каприза учиняли? О, нет, Света очей моих! Они всё время пытались донести до тупых и жадных фабрикантов, что двенадцатичасовой, десятичасовой и даже восьми с половиной часовой рабочий день лежат за пределами физиологических возможностей человека.

— Так что же делать? — беспомощно вопрошает медсестра.

— Тебе — ничего. Что ты можешь сделать? Автократыч дал Пархоменко больничный, пусть он и решает проблему. Ты-то здесь при чём?

— Автократыч еще не приехал… я звонила, он трубку не берет.

Ну еще бы. Не царское это дело — вовремя на работу приезжать, и уж тем более — быть на связи в рабочее время. Действительно, в отделении всего-то полсотни больных после тяжелых травм и операций, что может пойти не так?

Лицо Светы сделалось умоляющим: