Сто дней
Шрифт:
И в отчетах комиссий — а их нельзя было заподозрить в предвзятости суждений — говорилось, что деятельность дирекции закончилась провалом. В сущности же, говорить о провале не было оснований. Ведь если мы были их учителями, то они никак не могли оказаться плохими учениками. То, что они усвоили из наших бесед с ними, они осуществили на практике: проанализировали ситуацию, нашли принципиальное решение, создали предпосылки, подготовили средства реализации решения, запаслись инструментом, составили списки, обучили людей, разработали график, убрали мусор. И все это они делали спокойно и уверенно, без паники, быстро, но без спешки. Они решали задачу по нашей методике — с осмотрительностью, учитывая возможные случайности и имея запасные варианты. Если бы они не придерживались наших принципов организации любого дела, то не смогли бы уничтожить восемьсот тысяч человек — по крайней мере за сто дней.
Я бил Теонеста, раз за разом, и он мирился с этим, пока однажды не встал и не исчез, не проронив
Уже чуть ли не в следующее мгновенье в пелене облаков образовалось окно, оставив меня стоять посреди сада — намыленного, одураченного небом. Я стал кататься по траве, но получилось только хуже: все тело покрылось липким буро-зеленым соусом. Вернувшись в дом, я обтерся, но стоило мылу высохнуть, как тело мое зачесалось. Я заставил себя не пользоваться ногтями, но в какой-то момент не выдержал. Облегчение длилось очень и очень недолго. Зуд вернулся, сильнее, чем прежде, кожа во многих местах была расцарапана до крови. Все тело горело огнем. Воды у меня оставалось литров десять, кончался апрель, экваториальная зона низкого давления смешалась к югу, откуда она пришла в январе. Послеполуденные дожди уже не лили с прежней силой, осадки должны были вскоре вообще прекратиться, и я понятия не имел, где буду тогда доставать питьевую воду. Без особой надобности нельзя было тратить ни капли. Короче говоря, после бессонной ночи и с головой, которую я, казалось, не мыл мылом, а окунал в кислоту, я почувствовал такое изнеможение, что вымылся питьевой водой, истратив на это две полные бутыли и допустив таким образом непростительную ошибку.
Теонест не появлялся, и дождей давно не было. Если в ближайшие два дня ничего не изменится, думал я, мне придется, покинув особняк, выйти на поиски питьевой воды в город. При одной мысли об этом меня охватывала паника. Но не прошло и полутора суток, как жажда стала столь мучительной, что я решил совершить вылазку на следующий день. Дело, однако, до этого не дошло. Не успел я одеться, как услышал шаги по гравию, затем — голоса, и вскоре в саду появились шестеро ополченцев. Молодые ребята, почти еще дети, в гротескном одеянии: желто-синие бубу [11] говорили о цветах их партии, головы они обвязали майками, за поясом торчала зелень — ею они обозначили свою малую родину. Банановые листья были у пареньков из Кигали и с юга, чайные — у выходцев из Гизову, а кофейные ветви — у подростков с востока. Я принял бы их за участников карнавала, если бы они не были вооружены острыми мачете, дубинками с щетиной гвоздей, а один из юных вояк раздобыл где-то ручную гранату и повесил ее себе на грудь как украшение. В одном из нарядных пришельцев я узнал подростка, который некогда обслуживал посетителей в «Пальме». Его звали Винс, и он запомнился мне застенчивым, молчаливым юношей с по-девичьи нежными чертами лица. Теперь он походил на одного из четырех всадников Апокалипсиса. Чуть ли не половину лица закрывали огромные авиаторские очки. Окрашенные в красный цвет волосы полыхали как бенгальский огонь. Глазами он шарил по саду, ища в нем неизвестно что — ловушки, мины, врагов, в общем, призраков, коих сам же и пробудил к жизни. Голова его двигалась по-птичьи, рывками, схватывая взглядом зараз только один объект.
11
Рубаха в виде туники.
Наблюдая за тем, как он осматривает ближайшие окрестности, я краем глаза заметил, что сквозняком полоскало гардину, и тут же вспомнил, что не затворил дверь на веранду. Спустя секунду-другую они меня обнаружат. Первой мыслью было спрятаться в нише за генератором, и я начал играть с этой мыслью, вернее, мысль затеяла игру со мной — носилась в мозгу как угорелая, искала выход. По приказанию главаря ополченцы сели на газон, положив мачете рядом с собой. От одного по кругу пошел хлеб, от другого — бутылка виски. Подкрепившись, они легли на траву, вытянули отекшие от долгих хождений ноги — молодые бойцы отдыхали. Лишь предводитель все еще стоял, обшаривая глазами сад. Сейчас увидит открытую на веранду дверь, подумал я. Но командир пошел в другом направлении — в угол сада, спустил штаны и облегчился на корточках за узколистным эвкалиптом. Неспешно вернулся, на ходу поправляя одежду, и лег рядом со своими товарищами, подложив под голову руку.
Я разглядывал убийц, спавших в моем саду, и они показались мне детьми, отдыхающими после праздника в честь дня рождения, — с разукрашенными лицами и в ярких нарядах. Дышали они тяжело, один даже храпел, и, видя их, раскинувшихся на траве, невинных, мирных, я внезапно почувствовал такую усталость, какой не знал очень давно. В ней было что-то утешительное, и, уже лежа на диване, я подумал, что все может кончиться хорошо — мой плен, резня… Если бы я мог хоть разок уснуть по-настоящему глубоким сном, без сновидений, то на все нашлось бы решение… Когда же я опять открыл глаза, в опустевший сад светил белый месяц. Они оставили пустые бутылки, одна была выпита наполовину. Пиво было горьким, с привкусом металла, однако ж оно смочило мой горячий, распухший язык, и уже это было хорошо.
На следующий день я опять напрасно ждал дождя. А через день, около полудня, увидел с крыши, что над склонами холмов по ту сторону болот собираются тяжелые черные тучи. Я молил Бога двинуть их в нашем направлении, но до вечера с неба упало только несколько капель. Воды в кастрюлях набралось на полглотка. Я искал в саду местечки, где вода могла скопиться незаметно для глаза, искал крохотные лужицы вокруг стеблей, в ложбинках листьев. Облизывал их, если они были влажными. Решил съесть банан — только потому, что он был сочным. Жевал долго-долго, но горло отказалось проглотить кашицу. Когда кончиком языка касался нёба, то ощущение было такое, будто я три дня бродил по пустыне. Горло распухло, нос и рот воспалились. Однако я не потел — кожа была сухой и как бы напудренной. Я приказывал себе, открыв рот и высунув язык, дышать быстро, как собака. Садиться, чтобы не упасть навзничь. Перед глазами появлялись маленькие светлые круги, похожие на солнечные диски ацтеков, соединялись в цепочки, и их поблескивание было бликами света на воде озера. Ручьи питали его танцующими молекулами, я видел горные речки моей родины и волны Киву, спокон веку бьющиеся о его берега. Видел все дожди, что прошли в этой стране за время моего пребывания в ней. Дожди!.. Это не были дожди в обычном понимании этого слова, они не были такие, какие я видел в детстве и молодости. Дожди здесь не моросили — они низвергались с неба на землю водяными шарами, шлепались на асфальт со звоном. Казалось, небо раздавало оплеухи. Под тяжестью водяных масс гнулись и ломались могучие деревья, улицы в считанные секунды превращались в огромные сточные канавы, склоны гор и холмов размокали и сползали в долины. Любой ливень был всемирным потопом среднего формата.
Сколько раз я попадал под такие дожди — короткие, неистовые, и уже через три секунды на мне не оставалось ни одной сухой нитки. Со лба падали капли, по носу бежали ручейки, тонкими струйками стекая в рот, я слышал тысячи звуков, издавать которые способна вода, — журчанье, плеск, шум, клокотанье. Плененный безумной галлюцинацией, я видел, как тройки из двух атомов водорода и одного атома кислорода, взявшись за руки, скачут в радостном танце по камням, катятся по листьям, невесомыми полосками тумана плывут ввысь — словно безгрешные души в элизиум. Я смотрел им вслед: соединяясь с другими молекулами, они разрастались до размеров облака, прямо надо мной, — облака высокого, белого и как бы обугленного по краям. Поднимался ветер. Было ли это добрым знаком? Как перед окном вывешивают пуловер, я вывешивал на сквознячок язык. Облако меняло форму, сливалось с другими облаками, и теперь они закрывали добрых три четверти неба. Клубились, обещая обильный дождь. И разве только что на меня не упала капля — на палец правой ноги? Или это был обман чувств?
Что-то загрохотало, я не понял, собралась ли гроза, или разорвалась граната. Но звук, предвещавший, казалось, дождь, был всего лишь звуком шагов по гравию. Снова пришли ополченцы? Я не думал о том, что за люди откупоривали в трех метрах подо мной бутылки. Каждая клеточка моего организма жаждала питья, а я видел, что питье у них было. И тогда я встал, как телеуправляемый робот, и, прежде чем тень от меня упала на парней, окликнул Винса по имени.
Через тамбур я слез в сад, мне было все равно, что они со мной сделают. Пусть убьют как собаку, лишь бы дали сперва напиться!
Винс схватил дубинку, другие тоже поднялись с газона, выстроились полукругом за предводителем.
Я снова окликнул его. Он опустил дубинку и снял авиаторские очки. И я заглянул в затуманенные смертью и алкоголем, мутноватые глаза, увидел прямо перед собой лицо с чертами старца, в котором было что-то младенческое, — будто в темноте, из которой выходят эти люди, они причастились некоей тайне, приобщились к мистериям, нами давным-давно забытым. Но стоило Винсу меня узнать, как он тут же превратился в того юношу, который приносил посетителям банановый лимонад и жареное мясо на прутках, всегда благодарил за чаевые коротко и вежливо. Он подал мне руку — она была холодной и детской. Совершенно обессиленным голосом, без лишних слов я попросил воды, и он поспешил к своим дружкам. Один из них протянул ему бутылку. Выпив ее до донца и ощущая, как вода струится в мои обезвоженные, перенасыщенные солью клетки, я проникся чувством благодарности — искренней, глубокой благодарности к этим совсем еще молодым людям, которые больше не казались мне мерзавцами и не внушали страха. У меня было такое чувство, словно я побратался со своими врагами, было сознание того, что убийцы признали тебя человеком, которому нельзя не помочь в беде. Все это наполнило мою душу теплом и любовью, пробудило в ней чувство собственного достоинства. Стольких они убивают, подумал я, а для меня у них нашлась вода, нашлись дружеские слова.