Сто лет безналом
Шрифт:
— Хто?
— Свои! Открывай быстрей! — требовательно произнес Прохор.
Человек за дверью грязно выругался, но распахнул дверь пошире. Прохор боком протиснулся в образовавшуюся щель. Стоявший за дверью человек поднес горевшую масляную лампу к самому лицу вошедшего.
— А, Кадуцей, — узнал он Прохора. — Давненько ты нам моргалы не мозолил! — довольно закончил он, засовывая за брючный ремень пистолет, который он держал в другой руке.
— Не бузи, Лягушка, а лучше дверь закрой — дует!
Лягушка захлопнул дверь и задвинул мощный засов.
— Хиляй за мной, бродяга, — сказал он, и, приподняв повыше
— Кого я вижю! — едва завидев Прохора, с одесским акцентом воскликнул сутулый невзрачный мужичонка неопределенного возраста. — Кадуцей!
— Наше вам с кисточкой! — подхватил приветствие плотный розовощекий коротыш, не переставая ковырять в зубах ножом.
— Заяц, ты себе губу когда-нибудь ножом отмахнешь! — в шутку сказал Прохор.
— А она мне без надобности! — парировал Заяц. — Без нее даже лучше — плевать можно по-жигански!
— Сапожнику — наше пролетарское! — воскликнул Прохор, хлопая по спине сутулого. — А где остальная бражка?
— Черный с Коньком за самогоном похиляли, — отозвался Заяц. — А Кошелек там, в дальней комнате, — он неопределенно махнул рукой, — остаки бухла допивает… Не в духе Король сегодня, — предупредил он Прохора.
— А мне не впервой! — отмахнулся Кадуцей. — А чего он не в духе — скок тухлый?
— Да не… Он тебе сам растолкует…
Яков Кошельков, потомственный уголовник, чей родитель неоднократно топтал тюрьмы, рудники и зоны, король шпаны и босоты, неподвижно сидел за накрытым столом, уронив голову на сложенные руки. Прохор подивился изобилию: в этот голодный год стол Кошелька ломился от деликатесов. Видимо у кодлы дела шли нормально. Прохор слил в стопку из большой бутыли остатки самогона, лихо выпил. Затем подцепил с тарелки соленый огурчик и довольно им захрустел. Кошелек зашевелился, с трудом оторвал голову от стола и вперился немигающим взглядом в Прохора.
— Кадуцей? Ты откуда взялся? — невнятно спросил Кошельков.
— Откуда взялся, там уже нет! — ответил Прохор. — Ты-то чего кипишуешь? У тебя ж все на мази! [63] — Прохор развел руками, указывая на стол. — Народу жрать нечего, а тебя — рай земной!
— А мне плевать на народ! — заявил Кошелек, двигая тяжелой челюстью взад- вперед. — Об этом пусть комиссары заботятся!
Блуждающий взгляд Кошелькова рыскал по столу и неожиданно наткнулся на браунинг, лежащий между тарелок.
63
— Все на мази — хорошо, отлично (тюремн. жаргон).
.
— Ты не поверишь, Кадуцей, — заплетающимся языком сказал Янька, — какого терпилу [64] я сегодня тряхнул…
— Ну, — заинтересовался Прохор.
Янька без слов протянул ему помятую бумажку. Кадуцей развернул её и принялся внимательно изучать.
— Чего? — через секунду воскликнул он. — Выдана Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину)?
— Ленину! — откликнулся эхом Кошелек.
— И…
— Отпустил я его! — горестно воскликнул Кошелек, хватив по столу
64
— Терпила — лицо пострадавшее от преступления (тюремн. жаргон).
.
Посуда обиженно зазвенела.
— Машину отнял и отпустил!
— Как ты вообще на него попал? — недоумевал Прохор. — А охрана?
Янька заглянул в пустую бутылку. Не обнаружив выпивки, он грязно выругался и запустил бутылью в стену. Осколки брызнули во все стороны. Прохор неодобрительно качнул головой.
— Вчера на сходке порешали ломануть Лубянский пассаж, — игнорируя вопрос Кадуцея об охране, продолжил Кошелек. — Для этого скока колеса были нужны… Решили экспроприировать у буржуев… Возле пивнухи Калинкина тормознули драндулет, пассажиров попутно пощипали. Тот, что в машине сидел, все время кричал: я — Левин…
— Какой Левин? — перебил Яньку Прохор.
— Это я не расслышал, — угрюмо пояснил Кошелек. — Если б расслышал — шлепнул бы на месте! Или обменял бы его на босоту из Бутырки! Я, когда смикитил, кого упустил — машину развернул, но его уже и след простыл…
— Эх, Янька, Янька, — посочувствовал Прохор, — зря ты в эту канитель залез! Теперь тебя чекисты в покое не оставят! Погубил ты свою буйную голову…
24.12.1972
п. Кулустай
ИТК строгого режима.
— Так и было, начальник, как я предполагал: сам Феликс охоту на Яньку возглавил. Один раз его даже взяли в Вязьме и попытались этапировать в Москву. Но на этапе Кошельку передали ствол, и он, завалив двух охранников, сделал ноги. После этого у Яньки совсем буденовку сорвало — завалить краснопупого для него стало, что высморкаться! Летом его чекисты на хазе обложили, словно волка позорного! Застрелился Кошелек. А ведь до этого он был нормальным, правильным вором, «королем», Иваном, убивал лишь по необходимости, когда собственную шкуру спасал. Зря он в бандиты полез… А ведь тогда еще даже бандитской пятьдесят девятой [65] не было! Её только в двадцать шестом годе приняли. Но не мог Ленин просто так спустить подобного беспредела!
65
— Пятьдесят девятая «бандитская» — введенная в 1926 г., которая наряду с 58-й «политической» предусматривала «высшую меру — расстрел».
.
Егоров до сей поры сидевший тихо, наконец высказался:
— Ты мне сейчас такие вещи рассказал… Поверить не могу!
— Жизнь — сложная штука, — философски заметил Кадуцей, — иногда проще в сказку поверить!
— А чего же я об этом случае никогда не слышал?
— А ты в архивах секретных на Лубянке пошуруй, — предложил Прохор, — там и не такое прочитаешь!
— Так меня туда и пустили!
— То-то! — радостно оскалился Посох. — Я тебе еще столько всего рассказать могу — за голову схватишься! Ты меня начальник в раж вогнал — остановиться не могу! Я ведь о своей жизни никому не обмолвился! Накопилось во мне… Как сказали бы не безызвестные Ильф и Петров: Остапа понесло!