Сто лет и чемодан денег в придачу
Шрифт:
Ежик отвечал, что Буссе Буза его по жизни лучший друг, да вот беда — мораль у него, видите ли. Кабы не она, то были бы теперь Ежик и Буссе фрикаделечными королями Европы.
Тут Буссе нарушил воцарившуюся на качелях тихую меланхолию, сообщив, что завтрак на столе. Наконец и Ежик смог отведать самую сочную в мире курочку, а к ней арбуз, импортированный, казалось, непосредственно из царствия небесного.
После завтрака Бенни обработал Ежику рану, а затем Ежик спросил: извинят ли его друзья, если он немножко подремлет после завтрака? Друзья, разумеется, извинили.
Дальнейшие несколько часов в Клоккарегорде происходило вот что: Бенни и Прекрасная прибирались в сарае, чтобы оборудовать там более достойное и долговременное стойло для Сони. Юлиус и Буссе отправились в Фальчёпинг за провизией, где и увидели газеты с тревожными заголовками о том, что столетний мужчина во главе шайки маньяков рыщет по всей стране.
Аллан вернулся после завтрака на качели — выполнять главную задачу, которую сам перед собой поставил, а именно — не перенапрягаться. Хорошо бы Бастер ему в этом помог.
А Ежик спал.
Но как только Юлиус и Буссе вернулись с покупками, на кухне было немедленно созвано совещание. Даже Ежика Ердина подняли с постели и заставили присутствовать.
Юлиус начал с сообщения об увиденном, а именно — о кричащих газетных заголовках по всему Фальчёпингу, они с Буссе даже прихватили с собой парочку газет. Кто хочет, может сам потом спокойно почитать после совещания, но если коротко, то все присутствующие объявлены в розыск, кроме Буссе, который нигде не упоминается, и Ежика, которого, согласно этим статьям, нет в живых.
— По-моему, это все-таки не совсем правда, — заметил Ежик Ердин. — Хотя чувствую я себя в самом деле неважно.
Юлиус продолжил: подозрение в умышленном убийстве это серьезно, даже если его потом переквалифицируют в неумышленное или еще во что-нибудь. После чего предложил свободную дискуссию. Что, если им, например, самим позвонить в полицию, сообщить, где они находятся, и пусть свершится правосудие?
Прежде чем кто-либо успел высказаться на этот счет, Ежик Ердин рявкнул, что добровольно позвонить в полицию они смогут только через его, Ежика, полутруп:
— Раз такое дело, я опять пошел за револьвером. Что вы с ним, кстати, сделали?
Аллан ответил, что спрятал в надежном месте, с учетом количества всяких чудных лекарств, которые Бенни закачал в господина Ежика. И не кажется ли господину Ежику, что револьверу лучше бы там полежать еще немножко?
Пожалуй, Ежик был склонен с этим согласиться, если только они с господином Карлсоном оставят церемонии и перейдут на «ты».
— Ежик я, понял, да? — сказал Ежик и пожал руку столетнему мужчине левой рукой.
— А я буду Аллан, — сказал Аллан. — Очень приятно.
В общем, Ежик, угрожая оружием (котором в данный момент, правда, не располагал), объявил, что никаких признаний полиции или прокурорам не будет. По его опыту, правосудие судит далеко не так правильно, как следовало бы. Остальные согласились, не в последнюю очередь после того, как представили себе, чем все это для всех них кончится, если даже правосудие на этот раз рассудит правильно.
По результатом короткого совещания желтый автобус немедленно был спрятан у Буссе на его промышленном складе вместе с невообразимым количеством еще не обработанных арбузов.
Кроме того, было решено, что покидать хутор без разрешения всей группы можно только Буссе — единственному, не объявленному ни в розыск, ни предположительно мертвым.
Вопрос же, оставшийся со вчерашнего дня — что делать с чемоданом и его содержимым, которое раздавалось направо и налево, — решено было отложить. Или, как выразился Ежик Ердин:
— У меня голова раскалывается, когда я об этом думаю, и нутро начинает болеть, когда я делаю вдох, чтобы сказать, что у меня голова раскалывается, когда я об этом думаю. Да я сейчас пятьдесят миллионов отдал бы за одну таблетку обезболивающего.
— На тебе две, — сказал Бенни. — Причем даром.
День у комиссара Аронсона выдался суматошный. Благодаря участию СМИ сведения о том, где могли остановиться предполагаемый тройной убийца и его подельники, посыпались градом. Но единственная информация, которой комиссар Аронсон был склонен поверить, поступила из Йончёпинга от заместителя полицмейстера провинции Сёдерманланд, Гуннара Лёвенлинда. Он позвонил и сообщил, что на шоссе Е4 южнее Йончёпинга, в районе Рослэтта, ему встретился желтый грузовой автобус «Скания» с разбитым передом и только одной работающей передней фарой. Если бы его внука на детском сиденье не стошнило в этот самый момент, Лёвенлинд бы немедленно позвонил и известил коллег из дорожной полиции, ну а уж теперь как вышло, так вышло.
Комиссар Аронсон второй вечер сидел за стойкой в баре отеля «Royal Corner» в Векшё и в силу переизбытка алкоголя в крови снова недостаточно трезво анализировал ситуацию.
«На север по Е4, — размышлял комиссар. — Вы что же, голубчики, назад в Сёдерманланд? Или, может, думаете в Стокгольме спрятаться?»
И он решил завтра же выписаться из отеля и отправиться домой, в свою тоскливую трешку в Эскильстуне. Администратор Ронни Хюльт в Мальмчёпинге может хоть кошку обнять. А у Ёрана Аронсона никого нету, подумал Ёран Аронсон и опорожнил последний на этот вечер стакан виски с содовой.
Глава 18
1953 год
За пять лет и три недели Аллан, разумеется, успел как следует выучить русский, а еще и освежил свой китайский. Порт ведь место людное, и Аллан старался общаться с матросами на прибывающих судах и узнавал от них, что происходит в мире.
Произошло же там, в частности, то, что Советский Союз взорвал свою собственную атомную бомбу через полтора года после встречи Аллана со Сталиным, Берией и Юлием Борисовичем. На Западе сразу заподозрили шпионаж, поскольку бомба, похоже, была сделана по тому же самому принципу, что и американская «Тринити». Аллан пытался припомнить, какие подсказки получил Юлий Борисович еще тогда, на подводной лодке, когда водку допивали уже непосредственно из горла.