Сто лет и чемодан денег в придачу
Шрифт:
На что Аллан отвечал, что совершенно не исключает такого драматического оборота событий с учетом особенностей Амандиного нового назначения. Первый иностранец предстоит уже завтра, если Аллан правильно понимает?
Аманда чертыхнулась: в самом деле, завтра надо отправляться в Елисейский дворец для аккредитации. Церемония хоть и на две минуты, но их вполне хватит, чтобы ляпнуть какую-нибудь глупость, если человек к этому предрасположен — а такую предрасположенность Аманда за собой подозревала.
Аллан согласился, что Аманде иной раз и правда удается сморозить что-нибудь этакое, но на приеме у президента де Голля все, без сомнения, обойдется, ее дело — говорить только по-индонезийски, а в остальном держаться любезно и с улыбкой.
— Как ты сказал, его звать-то? — переспросила Аманда.
— По-индонезийски, договорились? — повторил Аллан. — А лучше вообще по-балийски.
После чего Аллан отправился прогуляться по французской столице. Во-первых, решил он, не повредит размять ноги после пятнадцати лет сидения в шезлонге, а во-вторых, увидев свое отражение в посольском зеркале, он вспомнил, что не стригся и не брился с самого извержения вулкана в шестьдесят третьем году.
Однако ни одной работающей парикмахерской найти не удалось. Да и вообще ничего не работало. Все было закрыто — такое впечатление, что забастовали все парижане до одного, а теперь захватывают здания, и ходят на демонстрации, и переворачивают машины, и кричат, и ругаются, и кидаются друг в дружку всякой всячиной. Полицейские заграждения виднелись вдоль и поперек улицы, по которой теперь, пригибаясь, шел Аллан.
Все это напоминало только что покинутый Бали. Разве что погода малость прохладнее. Аллан, прервав прогулку, повернулся и пошел обратно в посольство.
И едва не столкнулся с взволнованным послом. Только что позвонили из Елисейского дворца и сообщили, что вместо двухминутной церемонии аккредитации состоится продолжительный обед, что госпожа посол приглашена со своим супругом и, разумеется, с персональным переводчиком, что президент де Голль, со своей стороны, намерен пригласить также министра внутренних дел Фуше, и наконец, немаловажная деталь — на обеде собирается присутствовать американский президент Линдон Б. Джонсон.
Аманда была в отчаянии. Две минуты в присутствии одного президента она бы, может, и продержалась, не рискуя собственным пребыванием в стране, но три часа,и к тому же с двумя президентами за одним столом!
— Что происходит, Аллан?! Как так могло получиться? Что нам делать? — причитала Аманда.
Однако превращение двухминутного рукопожатия в продолжительный обед с двойным комплектом президентов казалось непостижимым даже Аллану. А пытаться постичь непостижимое было не в его натуре.
— Что делать? По-моему, сейчас же найти Герберта и пойти куда-нибудь выпить всем вместе. Дело-то уже к вечеру идет.
Продолжительность церемонии аккредитации с участием президента де Голля с одной стороны и посла отдаленной и второстепенной страны — с другой составляла обычно шестьдесят секунд, но допускалось увеличение ее даже в два раза, если дипломат вдруг оказывался чересчур разговорчив.
То, что в случае с послом Индонезии все внезапно стало по-другому, объяснялось соображениями большой политики, о которых Аллану заранее ни за что было не догадаться, если бы он даже и попробовал.
Дело в том, что в американском посольстве в Париже сидел президент Линдон Б. Джонсон и мечтал о политическом успехе. Протесты по всему миру против войны во Вьетнаме набирали ураганную мощь, и символ этой войны, президент Линдон Б. Джонсон, не был особо популярен, прямо скажем, нигде. Джонсон уже давно отказался от планов переизбраться в ноябре на новый срок, но неплохо бы остаться в истории с каким-нибудь более приятным эпитетом, чем «убийца» и другие грубости, которые теперь скандируются чуть не на всех углах. Поэтому Линдон Б. Джонсон сперва приостановил бомбардировки Ханоя, а потом фактически добился созыва мирной конференции. Что на улицах того самого города, где предстояло провести конференцию, разгорелась настоящая война, президента Джонсона даже забавляло. Теперь этому де Голлюбудет чем заняться.
Президент Джонсон считал де Голля засранцем, который начисто забыл, кто именно, засучив рукава, кинулся в свое время спасать его страну от немцев. Но раз и навсегда установленные правила политической игры не допускали, чтобы французский и американский президенты, находясь в одной столице, по крайней мере не отобедали вместе.
Соответственно, обед был заказан, и его предстояло пережить. К счастью, французы облажались (Джонсона это не удивило) и нечаянно заказали своему президенту два обеда вместо одного. Поэтому нового индонезийского дипломата — кстати, даму! — тоже пригласили. Что президента Джонсона крайне устраивало, поскольку тогда можно будет общаться с ней, а не с этим де Голлем.
Хотя на самом деле никакой ошибки не было, просто сам президент де Голль лично и в последний момент принял решение изобразить,что это так. Тогда мероприятие будет более терпимым, а он сможет общаться с индонезийским послом — кстати, дамой! — а не с этим Джонсоном.
Президент де Голль не любил Джонсона, но это было не столько личное, сколько исторически обусловленное. США под конец войны попытались поставить Францию под американское управление — они хотели украсть его страну! Как мог де Голль простить такое, пусть даже их нынешний президент и ни при чем? Нынешнего президента, кстати… Джонсон… точно, его зовут Джонсон.Никакого стиля у этих американцев, полагал Шарль Андре Жозеф Мари де Голль.
Аманда и Герберт посовещались и решили, что на время обеда в Елисейском дворце Герберту лучше остаться в посольстве. Таким образом, считали оба супруга, будет вдвое меньше риска, что все провалится к чертям собачьим. Аллан так не считает?
Аллан помолчал, взвешивая варианты, и произнес:
— Останься-ка ты дома, Герберт.
Гости уже собрались и ждали хозяина, который, в свою очередь, сидел у себя в кабинете и выжидал — пусть подождут. И собирался выждать еще несколько минут — в надежде немного подпортить настроение этому Джонсону.
Издалека до де Голля доносился шум и гам демонстраций, бушующих в его любимом Париже. Пятая республика зашаталась неожиданно, ни с того ни с сего. Началось с горстки студентов, которые были, конечно же, засвободную любовь и противвойны во Вьетнаме, и в этой связи принялись выражать недовольство всем существующим порядком вещей. И это, с точки зрения президента, было нормально — студенты во все времена найдут к чему придраться.
Но демонстрации случались все чаще, делались все многочисленнее и агрессивнее, а тут и профсоюзы подали голос, пригрозив вывести десять миллионов рабочих на забастовки. Десять миллионов! Вся страна остановится!