Сто лет назад
Шрифт:
— Ах, мастер Филипп, вы испугали меня, я не ожидала вас увидеть, но я очень рада вам! Когда вы пришли в порт?
— Сегодня утром, мисс Треваннион?
— Ну, так присядьте и побеседуем вместе. Скажите, вы уже видели вашего брата?
— Да, мисс, я его видел, — сказал я, продолжая стоять у стола, — и видел также и вашего отца, и теперь пришел проститься с вами. Я ушел с капера и никогда больше не возвращусь на него. Быть может, я никогда больше не увижу и вас, мисс Треваннион, о чем, поверьте, очень сожалею. Тогда она прикрыла рукой глаза, и я видел, что на стол упала слеза, но она тотчас же овладела собой и сказала:
— Это такая неприятная, такая печальная история, мастер Филипп, и она чрезвычайно огорчает меня. Надеюсь, что ваш брат не думает, что я его порицаю или обвиняю в чем-нибудь! Скажите ему, что я нисколько не виню его ни в чем и прошу его забыть мои слова в тот вечер, когда мы простились. Я была несправедлива к нему и теперь прошу его меня простить! Так и скажите ему, Филипп!
— Она сказала тебе это, именно в таких словах?
— Да, слово в слово! Я обещал ей непременно передать тебе все, что она мне поручила, и сказал, что мне пора уходить, чтобы мистер Треваннион не застал меня у нее, так как он приказал мне оставить его дом!
— Неужели? — воскликнула она. — Я не понимаю, что такое случилось с моим отцом.
— Да как же, мисс Треваннион, он был очень рассержен и, в сущности, был прав: я был очень дерзок и непочтителен; это правда, я должен в этом сознаться!
— Почему так, Филипп, что вы сказали ему?
— О, я и сам теперь не знаю, — ответил я, — я знаю только, что сказал гораздо больше, чем следовало; и это потому, что я тоже был очень зол за брата. Ну, прощайте, мисс Треваннион, желаю вам всякого счастья!
— Я видел, что мисс Треваннион снимала с пальца кольцо, когда я стал с ней прощаться, и подумал, что она хочет дать его мне на память; но после минутного колебания она снова надела его на палец, затем протянула мне руку со словами: «Прощайте, мастер Филипп, расстанемся с вами без злобы, без неприязни». Я пожал ее ручку, поклонился и направился к двери. У порога я обернулся и увидел, что она закрыла лицо руками, и мне показалось, что она плакала. Я вышел на улицу и стал дожидаться капитана Левин. Вот и все!
— Ну, а теперь я вам расскажу свою эпопею, Эльрингтон, — сказал Левин. — Как только Филипп вышел за дверь, мистер Треваннион обратился ко мне со словами: «Какой дерзкий мальчишка! Я очень рад, что он убрался. Вам, вероятно, известно, что его брат ушел от меня, а также и причина нашего разрыва?»
— Да, сэр, — ответил я сухо, — мне известно все в подробности!
— Слыхали ли вы что-нибудь подобное? Что за глупые щепетильности!
— Да, сэр, я слышал их уже раньше, точно так же, как и вы, когда Эльрингтон отказался от командования своим шунером на основании тех же причин, и я отнесся к ним с уважением, потому что знал, что мистер Эльрингтон действовал согласно своим убеждениям. Кроме того, его взгляды на этот предмет безусловно справедливы, и я придаю им большой вес; настолько большой, что я стал думать о поступлении на государственную службу, т. е. в королевский флот, при первой к тому возможности.
— Я хотел бы, чтобы вы могли видеть лицо и взгляд мистера Треванниона, когда я говорил ему это; он был положительно поражен. Как! Я, капитан Левин, командовавший его судами столько времени, я, образец лихого и беззастенчивого каперского офицера и командира, смельчака и сорви-головы, тоже заговорил о щепетильности и вопросах совести — нет, это уже было слишком! «И ты, Брут!» — мог бы он воскликнуть, но не был в состоянии. Некоторое время он глядел на меня молча, широко раскрытым, изумленным взглядом и наконец сказал: «Что это? Наступил что ли золотой век, или это просто заговор против меня?»
— Ни то, ни другое, сэр! Я каперствовал потому, что не могу найти лучшего занятия, но если я найду что-нибудь лучшее, то с удовольствием брошу его.
— Быть может, вы желаете теперь же сдать командование судном? В таком случае прошу вас не стесняться!
— Я не желал ставить вас в затруднительное положение, мистер Треваннион, — отвечал я, — но так как вы столь добры, что просите меня не стесняться, то воспользуюсь вашим предложением и сдам командование «Стрелой» сегодня же.
— Однако, Левин, вы, наверное, не сказали ему этого!
— Нет, сказал, и именно этими словами, — подтвердил капитан, — и сделал это, во-первых, из дружбы к вам, Эльрингтон, а во-вторых, потому что желаю служить в королевском флоте, а единственным средством достигнуть этого было поступить так, как я это сделал!
— Каким образом это может послужить вам для достижения вашей цели?
— А вот как: экипаж «Стрелы», а их полтораста человек, так давно плавает постоянно со мной, что эти люди не захотят идти в море ни с кем, кроме меня, особенно, если я скажу им, чтобы они это сделали. Тогда мистер Треваннион очутится в самом неловком положении, и мне думается, мы сумеем его принудить предложить правительству арендовать у него его «Стрелу», на что правительство с радостью согласится, потому что такое судно, как «Стрела», может быть ему очень пригодно в настоящее время, когда у него не хватает своих судов.
— Этому я охотно верю, уже хотя бы из-за одной ее репутации! — заметил я. — Во всяком случае, Левин, я искренне благодарю вас за это новое доказательство вашей дружбы ко мне. Как вижу, заговор зреет, и через несколько дней вопрос должен будет решиться.
— Совершенно верно, но прежде дайте мне докончить вам мою историю: «Я боюсь, — сказал мистер Треваннион явно саркастическим тоном, — что не найду никого, чтобы заместить вас в этот высокоморальный век; во всяком случае, я постараюсь. „Сэр, — сказал я, — позвольте мне ответить вам сарказмом на сарказм; мне думается, что невежественным матросам простительно поступать на каперские суда и браться за каперское ремесло, потому что они безучастно относятся к пролитой крови, к резне, так как чувства их притуплены и их прельщает возможность легкой наживы. Есть, пожалуй, некоторое извинение и для такого опустившегося джентльмена, как я, потому что, как вам известно, я прирожденный джентльмен, который волею судеб пустился на это дело, чтобы без особого труда добывать себе средства к существованию, рискуя ради этого своей жизнью и проливая свою кровь; но, мне думается, нет оправдания людям, имеющим больше богатств, чем они даже могли бы желать, неизмеримо больше, чем им надо: вкладывать свои капиталы и снаряжать суда этого рода с целью разорения и уничтожения других людей только ради наживы! Вот вам нравоучение, сэр, от капитана с каперского судна, знающего все это дело слишком хорошо и слишком близко, а затем честь имею кланяться, сэр!“ Я встал и, почтительно поклонившись, вышел из комнаты прежде, чем мистер Треваннион успел мне что-нибудь ответить, и как вы видите, я здесь. Теперь все, что нам остается делать, это выжидать терпеливо, что из всего этого выйдет. Но прежде всего я отправлюсь на „Стрелу“ и оповещу экипаж о том, что я поссорился с судовладельцем. Люди не слишком-то довольны своей малой удачей за эти последние два плавания, и потому надо очень немного, чтобы это недовольство перешло в открытый бунт. Ну-ка, Филипп, поедем со мной, ты мне можешь понадобиться там. К обеду мы вернемся, Эльрингтон, ждите нас!
И они ушли.
Когда я опять остался один, то имел достаточно времени, чтобы разобраться во всем случившемся. Всего дольше я останавливался, конечно, на свидании Филиппа с мисс Треваннион, на том, что она поручила передать мне, на ее колебаниях относительно кольца и, наконец, на том, что она оставила это кольцо у себя. Из всего этого я не мог не сделать столь желанного для меня вывода, что по всем вероятиям мое чувство не осталось без взаимности, и эта мысль приводила меня в неописуемый восторг, вознаграждая за все, что мне пришлось выстрадать за это последнее время. Кроме того, я почти был уверен, что поспешное заявление Филиппа ее отцу, что мы с ним гораздо родовитее, чем он и вся его родня, будет передано ей отцом и, несомненно, произведет на нее известное впечатление. Далее являлся уже вопрос, уступит ли мистер Треваннион общему мнению всех своих приближенных или будет упорствовать, и мне думалось, что скорее он не уступит или, по крайней мере, не без борьбы. Эти мысли занимали меня вплоть до самого возвращения капитана Левин и Филиппа. Оказалось, что они там на капере прекрасно устроили свои дела. Весь экипаж «Стрелы» единогласно решил, что не пойдет в море ни с каким другим капитаном, кроме капитана Левин; и если он отчисляется от командования судном, то и они все до единого, как только получат жалованье и свою долю призовых денег, тотчас же спишутся и поступят все на королевские суда.