Сто лет пути
Шрифт:
Шаховской помолчал, прикидывая, может ли прихожанка отца Андрея, «осколок прошлого» и «немного не в себе», иметь отношение к убийству, бумагам девятьсот шестого года, заговорам и Первой Думе, решил, что никак не может, но на всякий случай уточнил:
— Вы так и не поняли, из-за чего она скандалила? И при чем тут особняк, почему она туда ходила?
— Да все из-за бриллиантов, — сказал отец Андрей с досадой. — Требовала, чтоб директор их вернул. Она якобы единственная законная их владелица. Или нет, нет, наследница.
— Директор
— Ну да. А они якобы в особняке спрятаны. Может, семейное предание какое-то было, а может, она в кино видела: в стене тайник, а в нем голубая чашка, полная бриллиантов!..
Шаховской поправил на лавочке портфель, который и без того стоял вполне надежно, и уточнил:
— Голубая чашка с бриллиантами?..
1906 год.
Князя Шаховского вызвали к телефоническому аппарату, когда он пил чай в гостях у госпожи Звонковой. Отец Варвары Дмитриевны служил по департаменту юстиции, и такой аппарат появился в его квартире одним из первых в городе.
Разговоры за столом велись, как и во всех интеллигентных семьях в это время, о русской революции. Говорили о том, что все газеты третьего дня вышли с заголовками «Да здравствует русская весна!» и цензуре опять наставили рога.
Отец Варвары Дмитриевны, крепкий старик, принявший в шестидесятых реформы царя-освободителя и отмену крепостничества от всего сердца, тем не менее не видел в них отречения от своих корней, имущественных и в особенности духовных, и либеральных убеждений князя и восторженных — своей дочери — не разделял и посмеивался над ними.
Дмитрий Иванович убеждал собеседников в необходимости самых решительных перемен, Варвара Дмитриевна во всем его поддерживала, глаза так и сверкали, и от улыбки, не сходившей с ее лица, очаровательные ямочки появлялись то и дело. Генри Кембелл-Баннерман лежал на боку у нее под стулом, и когда о нем забывали, хрюкал и поддавал снизу ее руку, привлекая внимание. Варвара Дмитриевна в эту минуту должна была погладить его по лобастой башке, давая понять, что он тут самый главный и об этом все собравшиеся знают.
— Политика, — говорил меж тем князь, — отражается на жизни каждого человека, от царя до последнего нищего, только огромное большинство этого не сознает. Не только члены Думы должны участвовать в деле государственного переустройства, но все граждане нашего многострадального отечества.
— После освобождения крестьян стоило бы не так мрачно говорить о народной жизни, — заметил господин Звонков.
— Стоны народа требуют от нас отклика и сочувствия! — пылко воскликнула Варвара Дмитриевна. — Как у Некрасова! «Кому на Руси жить хорошо»? А ответ — никому. Почему наша родина так обездолена? Вот ты знаешь ответ на этот вопрос? — пристала она к отцу.
Он улыбнулся с нежностью:
— Я одно знаю: Россию нужно беречь и любить. Но вас нынче этому не учат. И в гимназиях ваших об этом не говорят.
— Да,
— Для чего ж отрекаться? Каждый на своем месте должен взяться за дело и потихоньку-полегоньку с Божьей помощью приналечь и вытянуть!
— Ну, папа же! Как же вытянуть, когда одни утопают в роскоши, а другие куска хлеба не имеют, чтобы накормить голодных детей. Только революция способна все изменить!
— Что же может изменить жгучее, неудержимое, мятежное беспокойство?
— Из беспокойства только и получаются сдвиги, — вступил Шаховской. — Вон какой пласт вековой двинулся. Дума созвана, народное представительство.
— Из Думы этой только и слышно «Долой самодержавие!», а государь принужден это слушать. И манифест о свободах не остановил, а только разжег революционное движение. Эмоции вас захлестывают, молодые люди, эмоции!
— Мы все бредем по темному лабиринту, из которого необходимо найти выход. Выход мне видится только в Конституции и в работе парламента.
— Дмитрий Иванович, голубчик, да что там за работа у парламента вашего? Как откроешь газету с речами депутатов, сплошь «долой!» да «вон!».
— Требуется время, чтобы это улеглось. Высказаться нужно, ведь много десятилетий молчали.
— Так ведь Дума не для того созвана, чтобы бунтовать наперегонки со студентами!
— То-то и оно. Если Россия станет свободной страной, то только благодаря Думе и честным людям, которые научатся в ней работать, я в это всей душой верю, — разгорячился князь.
— Когда ж учиться? — искренне удивился Звонков. — Теперь некогда! Дума действует, и надобно за ум браться и не мешать государю и министрам, а всячески помогать им.
— Папа! Ну, как можно?! Министры — такие ретрограды, стыдно слушать.
— Однако ж побольше вашего в деле государственного управления понимают.
Генри Кембелл-Баннерман решил, что самое время вступить в дискуссию, хрюкнул и поддал ногу Варвары Дмитриевны.
— Henry, stop it! Be a good boy! [4] — но тем не менее она наклонилась и «хорошего мальчика» погладила.
4
Генри, прекрати! Будь хорошим мальчиком (англ.).
Шаховской возразил:
— Мы не имеем и зачатков конституционного министерства! Только такое смогло бы вывести страну из положения, в котором она находится. А Государственной думе то и дело говорят, что разрешение вопросов на предложенных ею основаниях никак не допустимо. Вот и выходит, что правительство не исполняет требований народного представительства, а только критикует их и отрицает.
Едва господин Звонков собрался ответить — со своих позиций дворянина и старого барина, — как горничная позвала Шаховского в кабинет к телефону.