Сто лет пути
Шрифт:
Дмитрий Иванович не очень понял, какие именно вещи не обсуждаются по телефону, потому что ничего секретного говорить не собирался. Он твердо решил не опаздывать и точно знал, что опоздает. Он всегда и везде опаздывал.
На Петровке профессор еще и заблудился. Он знал, как и все на свете, легендарный адрес — Петровка, 38 — и был уверен, что никаких других не существует, и очень удивился, когда Никоненко стал диктовать какие-то номера с дробями и корпусами.
— А это что такое? — на всякий случай
— А это где мы как раз сидим, — удивился его непонятливости полковник. — Я же вам сообщаю!
До неприметного серого дома, перед неухоженным подъездом которого дождем налило большую лужу, Дмитрий Иванович добрался, когда опоздание стало совсем неприличным. Ему было жарко, и он злился.
У подъезда они нос к носу столкнулись с Никоненко.
— Здрасти, Дмитрий Иванович. — Полковник обвел глазами лужу в поисках брода. — Государственные дела замучили? В Думе заседали?
— Я не заседаю в Думе, — сказал Шаховской ненатуральным от злости голосом. — Я там время от времени работаю.
Никоненко прыгнул, грязная вода плеснула в разные стороны.
— Как дождь пройдет, так стихийное бедствие. Вот в прошлом году меня супруга в Карловы Вары таскала, печень лечить от последствий возлияний. Так я вам скажу, там дождь есть, а стихийного бедствия после дождя нету!.. Вот почему у них всю жизнь красота и порядок, а у нас грязь и лужи? Вот как это так вышло?
— Вам в хронологическом порядке изложить? — осведомился Шаховской. — И откуда начать? С Петра или еще раньше — со Смутного времени?
Никоненко отряхнул штанину, а ладонь вытер о стену дома. На кирпичах остался мокрый и грязный след.
— Садитесь, поедем, — распорядился он и кивнул на машину, которая подмигнула желтыми огоньками. — По дороге поговорим.
Шаховской потянул дверь.
— Не, не, вперед, вперед залезайте! Сзади грязно, я там… того… собаку вожу.
В джипе на самом деле было не слишком чисто, но он казался обжитым, даже как будто уютным. На заднем сиденье валялись плед, пустая бутылка из-под воды и какие-то журналы, на щитке темные очки, дужками зацепленные за решетку отопителя, а в подстаканник был засунут зеленый плюшевый крокодил, довольно потрепанный, но жизнерадостный.
— Супруга моя шалит, — объяснил полковник, заметив, что Шаховской косится на крокодила. — Говорит, что это есть мой скульптурный портрет. С виду вроде ничего, а суть-то все равно крокодилья!..
Дмитрий Иванович развеселился, злость как рукой сняло.
— А куда мы едем?
— На самом деле тут недалече. Сейчас налево, потом на Сретенку, и, считай, приехали. Все по нашему с вами делу.
— Это что означает?
— Это означает, что с подругой потерпевшего мне надо потолковать по душам. Вызывать ее не хочу, да и не придет она, а потолковать надо. А у вас чего? Что за спешка-нетерпение?
— Можно мне с вами? — неожиданно для себя спросил Шаховской. — Нет, вы не подумайте, что из пустого любопытства…
— А разве не любопытно?
— Любопытно, — признался Дмитрий Иванович. — И чем дальше, тем больше.
— То-то и оно. Такие дела, как это, на которое мы с вами налетели, раз в десять лет случаются, а то и реже. Тайники, особняки, письма столетней давности — это в романах только бывает, а в уголовных делах большая редкость.
— Тогда с антикварами тоже было интересно.
— Переходи к нам работать! — вдруг на «ты» предложил Никоненко. — Будет тебе рутина каждый божий день, двадцать четыре часа в сутки и еще три сверхурочно! Муж жену по пьяной лавочке зарезал, соседи друг друга из дробовика постреляли, тоже, ясный перец, не на трезвяк, а там наркоманы бабусю за пенсию задушили, на дозу им не хватало. Ты что думаешь, мы только красивые преступления раскрываем?
— Я не знаю, что означает «красивое преступление». Убийство всегда убийство, и оно отвратительно.
— А я только по ним работаю. Тяжкие и особо тяжкие. И ничего в моей работе нету хорошего, Дмитрий Иванович.
— Зачем тогда ты работаешь?
— Тебе в хронологическом порядке изложить? — осведомился Никоненко. — И откуда начать? Со школы милиции или еще с чего?
Он посигналил зазевавшейся барышне в красной машинке, которая вырулила ему под колеса. Барышня возмущенно выговорила что-то неслышное и покрутила пальцем у виска.
— Ну, ну, — сказал ей Никоненко. — За руль держись лучше. Так чего у тебя? — обратился он к профессору.
— Я поговорил со священником из храма, который сразу за особняком, — Шаховской взглянул на жизнерадостного крокодила. — Он рассказал, что одна из его прихожанок-старушек несколько раз пыталась попасть в особняк и требовала, чтобы директор отдал ей бриллианты.
— Чего директор отдал?!
— Бриллианты, — повторил Дмитрий Иванович. — Они якобы спрятаны в тайнике, в голубой чашке.
— Во дела! — вдруг громко и удивленно произнес Никоненко.
— Старушка не в себе, так священник говорит.
— Да пусть у нее три раза Альцгеймер с Паркинсоном, про чашку-то она откуда знает!? Чашка-то у нас в вещдоках лежит, как есть голубая и самая настоящая! А у меня ни Паркинсона, ни Альцгеймера нету, и видения редко посещают.
— Я думаю, найти ее легко, в храме знают, где она живет. — Шаховской улыбнулся, вспомнив. — Ее дьякон несколько раз унимал, когда она скандалила, и домой провожал. Мне показалось, что они хорошие ребята. И священник, и дьякон.
— Ты даешь, Дмитрий Иванович, — то ли похвалил, то ли укорил Никоненко. — Вырвался на оперативный простор!