Сто первый километр
Шрифт:
Данилов мысленно извинился перед другом, что не пришел сюда раньше. Не выбрал времени за десять лет. Он тяжело опустился на лавочку. Где-то в зарослях орешника пела неведомая птица. Голос ее был печален и тих.
А может быть, ему казалось все это. Разбросала по земле жестокая жизнь могилы его друзей. Лежит на Ваганьковском в Москве Ваня Шарапов. Степа Полесов нашел свой покой под этой покосившейся березой. Где-то под Бродами похоронен его лучший друг Сережа Серебровский. Положили в братскую могилу в Порт-Артуре веселого
Ну что же, у этой могилы помянет он всех дорогих ему людей.
Данилов достал из кармана брюк четвертинку, любимый раскладной стаканчик и сверток с бутербродами. Аккуратно отбил сургуч с горлышка, шлепнул по донышку ладонью, и вылетела картонная пробка.
Забулькала водка, наполняя стаканчик.
– А мне нальешь, Ваня? – спросил за спиной до слез знакомый голос.
Данилов оглянулся. Облокотившись на ограду, стоял Муштаков. Был он в сером костюме, красивом галстуке, с неизменной трубкой в зубах.
– Володя. – Рука дрогнула, и немного водки выплеснулось на землю.
– Ты осторожнее, Ваня, – засмеялся Муштаков, – а то нам ничего не достанется.
Он раскрыл калитку, сел рядом с Даниловым и обнял его за плечи.
– Ну здравствуй, Ваня. Да пей же ты, а не то водку погубишь.
Данилов выпил, понюхал кусочек бутерброда, передал стаканчик Муштакову.
– Хотел ребят помянуть. Вроде как горькая память, а выходит – мы за веселую встречу пить будем.
– Выходит, так. Но все равно – за всех друзей наших, кто в землицу лег раньше срока. – Муштаков выпил и взял бутерброд.
Посидели тихо, думая каждый о своем, допили водку.
– Ты как узнал, что я здесь? – спросил Данилов.
– Я, когда в городе бываю, всегда на могилу к Степе захожу.
– Значит, это ты ее в порядке содержишь?
– Нет. Председательша моя, Клавдия Михайловна, очень об этой могиле печется.
И Данилов вспомнил Степины похороны и красивую, статную женщину вспомнил, она стояла у могилы с каким-то вдовьим лицом.
– Вот же какая история получилась, как в романе старом. – Муштаков разжег трубку. – Видела она Степана всего один раз и влюбилась на всю жизнь.
– Так она что, незамужняя? – удивился Данилов.
– Представь себе, нет.
– Действительно, прямо роман мадам Соколовой.
– Не читал.
– А когда тебе? Мы в десятом году из Москвы уехали в Брянск, отца назначили тамошним лесничим, а в «Брянских ведомостях» тогда перепечатывали из московских газет романы. Вот я и читал сочинения мадам Соколовой.
– Занятно. – Муштаков затянулся глубоко. – Ты меня, Иван, прости за те неприятности, которые на тебя посыпались после моей ночевки.
– Значит, знаешь?
– Знаю. Рассказали добрые люди.
– Ты, Володя, это близко к сердцу не бери. Не надо. Ты просто поводом стал. А причина другая была. Совсем другая. Если бы не ты, они что-нибудь другое нашли. Мне даже дружбу
– Брось?!
– А хоть брось, хоть положи. Все едино для них. Им меня сожрать надо было любыми средствами. Ты лучше расскажи, как ссылку свою отбываешь.
– А как. – Муштаков выбил трубку о каблук. – Как все, так и я. В колхозе «Светлый путь» меня Кузнецова, председательша, приютила. А как узнала, что я покойного Степана знаю, так стал я для нее самым дорогим человеком.
– Кем же ты там работаешь?
– Завклубом, библиотекарем и учетчиком в правлении.
– А зарплата?
– Ваня, мне трудодни начисляют.
– А ты разве член колхоза?
– Нет. Только денег живых в этом хозяйстве люди давно не видели, хотя колхоз передовой. Ты в Глуховке был?
– Проезжал, помню, одни печи стояли.
– Сейчас село богатое. Клуб, парикмахерская, амбулатория со стационаром. Мы лучший колхоз в районе.
– А денег нет.
– Нет. Хорошо, что на трудодни картошку да зерно дают. Народ и этому рад.
– А живешь где?
– При клубе. Комната у меня. Пишу потихоньку.
– Роман?
– Вроде того. Пишу и прячу. А то ко мне куратор мой из МГБ повадился. Ты-то как?
– Сам видишь, воюю потихоньку.
– Ты про московские дела слышал?
– Сводки читаю.
– А я домой ездил. Сестра вернулась. Если бы тогда она дома была…
– Значит, ты бы не зашел?
– Нет. Позвонить бы позвонил, а заходить бы не стал.
– Получается так, не встреть я тебя в тот день на улице, не затащи домой, ты бы и не зашел?
– Ваня, я же по какой статье парился!
– Володя, мне статьи эти до задницы. Я тебя как опера знаю и как человека, делу нашему преданного.
– А вот с этим, Ваня, пожалуй, не соглашусь. Да и ты поймешь позже, что мы одно дело делали, а они другое.
– А кто они, Володя?
– А те, кто моего брата засадили в тридцать седьмом, потом меня да и тебя не пожалели.
– Володя, я что-то не пойму тебя. Всякое бывает, случаются ошибки…
– Ошибки? Ты, Ваня, соедини все вместе и увидишь, что это закономерность. Ты не хочешь просто признавать, что не ошибки это, а преступления. Значит, нами правят преступники.
– Володя, – Данилов достал папиросу, – окоротись, не гони коней. Ты, видать, в лагере тот еще университет окончил.
– Всякое было, Ваня, только скажу одно: не попадались мне там ни шпионы, ни заговорщики. Меня знаешь что спасло? Следователь знакомый попался, Колька Рубакин. Он меня не бил и туфтовые показания не выжимал.
– Постой, Володя, Рубакин – это не с ним ли мы в сорок шестом по делу Пузанова работали?
– Он самый. Так мы с ним все заранее оговорили, и уехал я на пересылку чистеньким. Никого не заложил и ни в одно дело не влез. Поэтому и отмотал свой пятерик спокойно.