Сто первый километр
Шрифт:
– Как же тебя урки на этапе не пришили?
– Не знаю, может, потому, что я по делу писателей проходил.
– Володя, может, зайдешь ко мне вечером?
– Ваня, друг ты мой любезный, зайти-то можно, а тебя потом из партии исключат. Лучше ты ко мне заезжай. Ну, я пойду, не надо, чтобы нас вместе видели.
Муштаков встал, крепко пожал руку Данилову.
– Володя, – Данилов полез в карман, – возьми деньги.
– Я и так тебе пять сотен должен.
– Возьми, Володя, а то на свои доходы ты собственного глиста не прокормишь.
– Возьму. Хоть и чувствую себя
Данилов достал деньги, отсчитал три сотенные бумажки.
– Спасибо, Ваня, хоть табак себе куплю.
Данилов смотрел вслед Муштакову. Тот шел уверенно, спина была прямая и сильная, так обычно ходят люди несломленные, знающие себе цену.
Отступление 2
Еще никто из живших в это время не знал, что эта осень станет последней в страшной череде произвола. Хозяин медленно умирал. Но все же он был еще жив, а поэтому с каждым днем становился все более подозрительным и изощренным.
За нелепую войну в Корее, развязанную, кстати, без благословения Москвы и Пекина, вся ответственность, естественно, ложилась на Ким Ир Сена, но Сталин нашел виноватых среди собственных военных.
Специальная следственная часть МГБ была завалена работой. Следователи получали новые должности, звания и ордена. С 1937 года не было столь урожайного пятилетия.
«Безродные космополиты», Еврейский антифашистский комитет, дело Михоэлса, дело югославских шпионов. Это были крупные, масштабные расследования. По ним проходили тысячи людей.
Конечно, были и мелкие, менее выигрышные дела. Но зато они возникали постоянно. Отошедший от конкретной чекистской работы умница и авантюрист генерал Лев Владзимирский, отсиживаясь в Министерстве госконтроля у своего бывшего шефа Меркулова, вместе с бригадой таких же «веселых» убийц создавал сценарии будущих крупных политических дел.
Так, с подачи Берии начал готовиться сценарий нового громкого процесса. Его главными действующими лицами должны были стать Вячеслав Молотов, Анастасий Микоян и Климент Ворошилов. Берия не просто лепил новый заговор. Он расчищал дорогу себе и Маленкову. Убрав крупных партийцев, людей авторитетных, людей, создававших государство, он после смерти Хозяина мог спокойно занять место председателя Совмина и руководителя партии. Остальных, таких как Каганович или Хрущев, он особенно в расчет не брал.
Каганович был слишком глуп, а Хрущев трусоват и истеричен. Кроме того, ни за тем ни за другим не стояли сильные фигуры из армии и спецслужб.
Но все же они могли помешать «лубянскому маршалу» в реализации его плана. Поэтому Берия решил просто устранить их с политической сцены.
С Кагановичем было легче, и «сценаристы» начали подбирать статистов, которые могли бы дать показания о его связях с сионистами.
Хрущева можно устранить еще проще. Просто снять с поста первого секретаря МК партии. Освободить, как не справившегося с руководством, используя сложную криминогенную ситуацию, сложившуюся в Москве.
О том, что Хозяин им недоволен, Хрущев узнал из ночного звонка Поскребышева.
Накануне Игнатьев доложил о нескольких бандах, грабящих магазины и сберкассы. Докладывал он об этом с тайной целью. На стол Сталину легла его записка, в которой министр госбезопасности предлагал перевести всю милицию обратно в систему МВД.
Сталин ничего не ответил.
Вот чем был вызван звонок Поскребышева Хрущеву. Звонок этот, конечно, испортил настроение первому секретарю московской парторганизации.
Испортил настроение, но не более того. В Москве и области было много других, более страшных прорех, чем какие-то банды.
Тем более что опыт работы с карательными органами столицы у Хрущева был богатый. В тридцать седьмом, когда вся страна выполняла и перевыполняла план по «врагам народа», Хрущев, будучи первым секретарем МК, ежедневно звонил начальнику НКВД Реденсу и напоминал ему, что Москва – это столица и ей по плану посадок негоже отставать от провинциальной Калуги или Рязани.
Поэтому той же ночью Хрущев обзвонил всех московских милицейских начальников и, пообещав поснимать с них погоны и отправить на лесоповал, дал десять дней на ликвидацию банды.
МОСКВА. СЕНТЯБРЬ
Муравьев
Впервые в жизни он понял, что такое страх. Не то щемящее чувство, возникающее в момент ожидания опасности и пропадающее, когда ты начинаешь действовать, а другое, постыдное и липкое.
Страх, приходящий к нему теперь, был иным. Он был не предвестием боли или смерти, появляющимся и исчезающим. Теперь он постоянно жил в нем. И не просто жил, а вел страшную разрушительную работу.
Он не давал возможности оценивать ситуацию, практически лишал сна, делал Игоря недоверчивым и подозрительным. Единственным средством, позволяющим заглушить его на время, был алкоголь.
Игорь начал пить. Так уж случилось, что друзей у него не было. Старые, надежные и проверенные остались в другой жизни, из которой он ушел, как из надоевшей квартиры. Ушел, запер дверь, а ключ выкинул.
В ту жизнь-квартиру и к тем людям дорога была заказана.
В новой же друзьями он не обзавелся. Да и не стремился к этому. Теперь у него была иная, престижная компания, вход в которую определяли жизненный успех и служебное положение. В том кругу не прощались никакие неудачи.
Не смог удержаться, не сумел остаться с людьми, живущими красивой, сытой жизнью, – все. Больше ты им не нужен.
Ступенька ниже на лестнице удачи – и у тебя иной круг общения. Поэтому он и пил один. Муравьев был еще молод, и у него не появилась та привычка к спиртному, которая делает человека алкоголиком. Поэтому, несмотря на вполне солидные дозы принятого, он мог контролировать свои поступки.
Водка или коньяк воспринимались им как лекарство. Только страх начинал ворочаться в груди, он выпивал стакан, и жизнь снова входила в свою обычную колею.
Впервые он страшно испугался на знаменитом совещании у Хрущева, когда, охрипнув от мата, первый секретарь приказал арестовать двух начальников райотдела милиции. Что и было сделано прямо в кабинете.