Сто Тысяч Королевств
Шрифт:
Рука дрожала. Я взяла ее в свою — кожа снова была прохладной и сухой. И смуглой. Я только что это заметила. Интересно, это из-за меня? А из-под ладони на меня смотрели глаза — на этот раз черные. Немигающие. И бессмысленные, как у животного.
Я погладила его по щеке и пожелала, чтобы к нему вернулся рассудок. Он сморгнул, легонько нахмурился и постепенно пришел в себя. Его ладонь перестала дрожать.
И когда я посчитала, что время настало, я отпустила его руку. Расстегнула блузку и спустила ее с плеч. Сбросила юбку и вместе с ней нижнее белье. И стала ждать —
24
ЕСЛИ Я ПОПРОШУ
— И тогда… тогда…
Ты все помнишь.
Нет. Нет, я не помню.
Чего ты боишься?
Я не знаю.
Он причинил тебе боль?
Я не помню!
Нет, помнишь. Думай, дитя мое. Я сделала тебя сильной, ты должна вспомнить — звуки. Запахи. Эти воспоминания пробуждают чувства — какие?
Это… это похоже на лето.
Да. Влажное, душное. Летние ночи. Ты знала, что днем земля впитывает в себя все тепло, а ночью отдает его? И вся эта энергия плещется в воздухе и ждет, когда кто-то овладеет ею. Она оседает на коже влагой. Открой рот — и она свернется на языке.
Я помню. О боги, я все помню.
Конечно. Как же иначе.
Тени почернели и удлинились, Ночной хозяин поднялся на ноги. Он навис надо мной, и в первый раз я не сумела разглядеть его глаза в темноте.
— Почему? — спросил он.
— Ты так и не ответил на мой вопрос.
— Вопрос? Какой?
— Убьешь ли ты меня, если я тебя попрошу.
Не скрою — мне было страшно. Но все это — бешено колотящееся сердце, участившееся дыхание — только подстегивало эсуи. Удовольствие от опасности. Он вытянул руку, так медленно, что я испугалась — а вдруг сплю? — и провел кончиками пальцев от локтя к плечу. Одно прикосновение, всего лишь одно прикосновение — и страх переродился в нечто другое. О боги. И богиня.
В темноте сверкнули зубы, я вздрогнула от того, какие они белые, острые. О да, он опасен. Он опасен как никто…
— Да, — ответил он. — Если ты попросишь, я тебя убью.
— Вот так просто? Возьмешь и убьешь?
— Ты желаешь власти над своей смертью, поскольку не имеешь власти над своей жизнью. Я… понимаю тебя.
И он примолк, и это молчание хранило в себе столько невысказанного… И я подумала: а ведь, наверное, Ночной хозяин тоже когда-нибудь желал умереть — и не мог.
— Я не знала, что ты хочешь, чтобы я имела власть над своей смертью.
— Нет, маленькая пешка.
Я попыталась сосредоточиться на смысле его слов, но его рука продолжила медленное путешествие к моему плечу. Я… всего лишь человек.
— Это Итемпас навязывает свою волю другим. А я всегда предпочитал добровольные жертвы.
И он провел пальцем по ключице, и я едва не отшатнулась — внутри все таяло от удовольствия. Но я не двинулась с места, потому что видела его зубы. От хищника нельзя бежать. Он нагонит и растерзает.
— Я… Я знала, что ты согласишься.
Голос у меня дрожал. Язык — заплетался.
— Я не знаю почему, но я знала…
Что я знала? Что для тебя я более, чем пешка. Но нет, эти слова я выговорить не смогу.
— Я
Он так это сказал, словно за этой банальной фразой стояло что-то безмерно важное.
— Здесь. Сейчас. Ты просишь меня об этом?
Я голодно облизнулась:
— Я прошу не смерти, а… тебя. Да. Я прошу тебя у тебя.
— Значит, ты просишь о смерти, — предупредил он.
И провел тыльной стороной ладони по моей груди.
Пальцы прихватили набухший, ждущий сосок, и я ахнула, не сдержавшись. В комнате стало совсем темно.
Но через желание настойчиво пробивалась мысль. Мысль, следуя которой я и затеяла все это безумное предприятие. Я ведь не самоубийца, не подумайте обо мне плохого. Я хотела жить — все оставшееся мне до срока время — и не желала сокращать его ни на мгновение. И так во всем: я ненавидела Арамери, но все же старалась понять их, я хотела предотвратить вторую Войну богов, но при этом освободить Энефадэ. Я многого, многого хотела, и мои желания противоречили друг другу, и исполнить их одновременно не получалось. Но я все равно хотела, чтобы мои мечты сбылись. Наверное, Сиэй заразил меня ребячеством.
— У тебя было множество смертных женщин, — сказала я.
Я говорила со страстным придыханием. Он наклонился и потянул носом, словно бы вдыхая меня.
— Ты дюжинами брал их к себе на ложе, и все они остались живы…
— То было прежде. До того, как столетия людской ненависти превратили меня в чудовище… — проговорил Ночной хозяин, и в голосе его звучала печаль.
Я сама называла его чудовищем, но это же слово в его устах звучало… непривычно. И… неправильно. Он не должен так о себе говорить.
— До того, как брат украл все самое лучшее, что жило в моей душе. Любовь, нежность…
И вдруг — почему? не знаю… — страх меня покинул.
— Нет, — сказала я.
Его рука замерла. Я вложила свою ладонь в его, и наши пальцы переплелись.
— Все это живет в тебе, Нахадот. Я вижу это. И чувствую.
Я поднесла его руку к губам. Его пальцы судорожно сжались, словно это застало его врасплох.
— Но ты прав. Раз уж мне суждено умереть, я хочу умереть так, как того хочу я, а не кто-то другой. Мне многого не успеть сделать и пережить — но хотя бы это все еще возможно. Я хочу тебя. — Я поцеловала его пальцы. — Пожалуйста, будь со мной нежен. Пожалуйста…
Краем глаза я уловила движение. А когда повернула голову и посмотрела внимательнее, то увидела черные полосы — они извивались и ползли во всех направлениях, подобно слепым змеям, — по стенам, по полу, по оконным стеклам. Они истекали из-под ног Нахадота и свивались друг с другом. В черноте дышали глубокие провалы, там плыл туман и разверзались бездонные тихие пропасти. Он выдохнул — длинно, шелестяще. И влажный, напоенный специями воздух свернулся у меня на языке.
— Я хочу слишком многого, — прошептал он. — Слишком давно я не раскрывался, не отдавал эту часть себя, Йейнэ. Меня мучит голод… я вечно голоден. Он пожирает меня, этот голод, пожирает беспрерывно. Но Итемпас предал меня, а ты — не Энефа, и я… я… боюсь.