Сто Тысяч Королевств

Джемисин Нора Кейта

Глаза нестерпимо защипало от выступивших слез. Я бережно обхватила ладонями его лицо и притянула к себе. Прохладные губы коснулись моих и оставили во рту вкус соли. Мне показалось, он дрожит.

— Я отдам тебе всю себя, — прошептала я, и он поднял голову.

И прижался лбом к моему лбу, тяжело дыша.

— Ты должна сказать это. Я попытаюсь быть тем, кем я был раньше, я попытаюсь, но… — И он тихо, отчаянно застонал. — Говори же!

Я прикрыла глаза. Сколько женщин Арамери произнесли эти слова и расстались с жизнью? Я улыбнулась. Если я последую за ними, это будет достойная дарре смерть.

— Делай со мной все, что хочешь, Ночной хозяин, — прошептала я.

И в меня тут же вцепились руки.

Я

не говорю — его руки, потому что их было слишком много, этих рук, гладящих мои плечи, соскальзывающих по бедрам, перебирающих волосы. Одна даже обвилась вокруг лодыжки. В комнате стояла глухая темнота. Я не видела ничего — только окно и ночное небо за ним. Закат угас окончательно. Звезды закружились, меня подняли и опустили на кровать.

И мы жадно набросились друг на друга. Он ласкал меня там, где я хотела, словно читая мои мысли. А я дотрагивалась до него — и не сразу ощущала под рукой тело. Сначала моя ладонь встречала пустоту, а потом пустота становилась гладкой мускулистой рукой. Я обхватывала ногами ничто, а потом обнаруживала на себе напряженные, ждущие моих мыслей бедра. Так я давала ему облик, и мои фантазии лепили его, и так он, через меня, избирал свой облик. Когда в меня проникло тяжкое, плотное тепло, я даже не знала, пенис ли это или свойственный лишь богам, отличный от человеческого фаллос. Похоже, все-таки последнее — человеку не под силу наполнить собой все тело женщины так, как Нахадот наполнил меня. И дело было вовсе не в размере… Я вскрикнула — он позволил мне это.

— Йейнэ…

В горячке страсти я ничего не замечала, ничего не видела. По звездному небу бежали облака. Черные полосы расчертили потолок комнаты, расширились и слились в одну огромную зияющую пропасть. Нахадот двигался все быстрее, в задыхающемся, торопливом ритме. Я чувствовала боль — потому что я желала боли.

— Йейнэ, откройся мне…

Не знаю, что он хотел этим сказать, не было времени думать. Но он вцепился мне в волосы и просунул руку под бедра, плотнее прижал к себе — и перед глазами все завертелось.

— Йейнэ!..

Сколько же в нем желания, тоски. Какие раны — две, незакрывающиеся, кровоточащие, две раны — две потери, он потерял любимого и любимую. Смертной девушке не залечить их…

Но в безумии своем я попыталась. Я не могла — всего лишь человек. Но я желала стать чем-то большим, отдать больше, чем имела, потому что любила его.

Я любила его.

Нахадот выгнулся, отстраняясь. В звездном свете блеснула гладкая кожа — мускулы напряжены, тело блестит от пота, пот стекает к тому месту, где его тело соединяется с моим. Он одним движением откинул назад волосы, глаза зажмурены, рот оскален в гримасе наслаждения, переходящего в агонию, — о да, у мужчин такое лицо, когда приходит этот миг. Черные линии соединились, и ничто сомкнулось вокруг нас.

И мы упали… Нет, нет, не так, мы — полетели, но не вниз, а вперед, во тьму. Темноту расчерчивали полосы, перепутанные белые и золотые, красные и синие линии. Я протянула руку — какая красота! И тут же отдернула, что-то ужалило пальцы. Я посмотрела и увидела, что они блестят и перепачканы во влажной субстанции, распадающейся на крошечные, кружащиеся по орбитам точки. А потом Нахадот закричал, и его тело сотрясла дрожь, и мы полетели вверх — через звездные скопления, сквозь бесчисленные миры, через туманности и слои света. Мы поднимались все выше и выше, с невероятной скоростью, и какого мы были размера — неизвестно… Мы оставили позади свет и продолжали подниматься, проходя через места, даже не похожие на миры. Вокруг дрожали, извивались и невнятно бормотали какие-то — геометрические фигуры? А вот белый застывший пейзаж с фонтанами замороженных взрывов. Дрожащие линии намерений — они повернулись и хотели погнаться за нами. Огромные, размером с кита

существа, они смотрели страшными глазами, и лица их были лицами давно ушедших друзей.

Я прикрыла глаза. Мне пришлось это сделать. Но образы мелькали и мелькали, потому что в том месте у меня не было век. Я стала огромной — и продолжала расти. Я шевелила миллионом ног, двумя миллионами рук. Я не знаю, чем стала в том месте, куда меня привел Нахадот, потому что есть на свете вещи, которые смертному не сделать и не понять, а я ими стала.

А вот что-то знакомое — тьма. Квинтэссенция Нахадота. Она окружила меня, стучалась в меня, и мне пришлось уступить. Я почувствовала, как что-то во мне — что это было? рассудок? — растягивается в тонкую пленку, только коснись — лопнет без следа. Значит, это конец. Я не боялась, даже когда услышала могучий, страшный рев. Я не могу описать его — лишь скажу, что рев этот нашел отзвук в голосе Нахадота, когда тот снова закричал. И я поняла, что наслаждение его было так велико, что мы покинули вселенную и приближались к Вихрю, породившему богов. Вихрь разорвет меня в клочья.

И тут, в тот самый миг, когда рев стал нестерпимо громким, и я поняла, что не снесу этой мощи, мы остановились — и замерли. В воздухе. На мгновение.

А затем снова упали через бормочущие непонятные субстанции, и слои тьмы, и водовороты света, и танцующие сферы к одной-единственной сфере, зелено-голубой и несказанно прекрасной. И снова послышался рев, и мы неслись вниз, оставляя в небе раскаленный добела след. И что-то сияющее и бледное воздвиглось перед нами, сначала крохотное, потом огромное, и ощетинилось шпилями, и ослепило белым камнем, оно источало запах предательства — Небо, это было Небо, — и это белое поглотило нас целиком.

Я думаю, что снова закричала, когда упала, как была, нагая и исходящая жаром, на кровать. От удара комната пошла рябью, и грохот раздался такой, словно Вихрь приблизился к земле. И я исчезла для себя, и забытье поглотило меня.

25

ШАНС

Почему он не убил меня прошлой ночью? Так было бы проще.

Какая же ты эгоистка.

Что?

Он отдал тебе свое тело. Доставил удовольствие, которое невозможно познать в объятиях смертного любовника! Он преодолел зов собственной природы, оставил тебя в живых, и ты еще жалуешься, что тебе все не так и все мало.

Я не хотела…

Нет, хотела. Ох, дитя мое. Ты думаешь, это и есть любовь? Ты и вправду думаешь, что достойна его любви?

Это пусть он решает. А я знаю, что я чувствую.

Не будь…

И я знаю, что я слышу. Тебе не пристало ревновать — вот.

Что?

Ты ведь из-за этого на меня злишься? Ты прямо как Итемпас, ты не умеешь делиться…

Замолчи!.. Но тебе и не надо. Ты разве не видишь? Он всегда любил тебя. И всегда будет любить. Вы с Итемпасом всегда будете держать его сердце в ладонях. Да. Это правда. Но я умерла, а Итемпас безумен.

А я умираю. Бедный Нахадот.

Бедный Нахадот, бедные мы.

* * *

Я просыпалась постепенно. И сразу почувствовала, как мне тепло и уютно. Солнце грело лицо, его красный диск просвечивал сквозь сомкнутое веко. И мне кто-то растирал спину — экономными, круговыми движениями.

Я открыла глаза и сначала не поняла, где я. Белая, перекатывающаяся полукружиями поверхность. В голове мелькнули воспоминания о чем-то похожем, да, я же видела какие-то замерзшие фестоны взрывов, но они мелькнули и исчезли, нырнув куда-то в глубины сознания, подальше от дневной памяти. Меня озарила мысль: я — смертная, и я не готова к такому знанию. А потом и она исчезла, и я снова стала прежней. Оказалось, я завернута в толстый халат. И сижу у кого-то на коленях. Непонимающе нахмурившись, я посмотрела, кто же это.