Сто тысяч миль

========== Глава 1. Кларк ==========

Удар сердца — и стыковочный шлюз разошёлся в стороны, выпуская из механических щупалец корабль. Мои внутренности скрутило так сильно, что хотелось сжаться в комочек и вырваться из плена ремней безопасности. Вдохнуть. Но я сидела смирно. В глазах напарников видела неуверенность. Предвкушение. Лёгкий страх.

— Текущая скорость — триста миль в час, сто двадцать миль до поверхности, — вклинился в тишину механический голос системы оповещения. — Включены боковые стабилизаторы и первичная система торможения, инерционные компенсаторы будут запущены при достижении семидесяти миль до поверхности.

— Приятного полёта, — пошутил кто-то из ряда справа. — Прибываем в пункт назначения «Ад» через двадцать минут тридцать секунд.

Волна

— Ты знаешь, что с земли даже соскребать будет нечего, если мы рухнем на такой скорости? Ты ничего не почувствуешь, расслабься.

— Никто не испытывал эту штуку в действии уже триста лет, понимаешь? А я почему-то в неё села.

Уэллс хмыкнул, давая понять: его не обмануть.

— Ты больше боишься Земли, чем смерти.

— По-моему, это одно и то же.

— Разве?

Нет, но мне было действительно страшно.

Я никогда не знала другого мира. Рассказы о нём напоминали старые легенды или пустые фантазии, а видео и фотографии в учебниках смахивали на плод компьютерной графики. Не было другого мира, других истин и других правил — для меня и для других одиннадцати тысяч человек на борту орбитальной станции «Ковчег».

Да, нас осталось всего одиннадцать тысяч. Возможно, мы были последними представителями своего вида, которые трусливо отсиживались в консервной банке на геостационарной орбите. Давно, очень давно человечество уничтожило мощнейшей световой волной термоядерных реакций Третьей Мировой, а редких везунчиков добило остаточное излучение. В той войне все средства были хороши: не обошлось и без «грязных» бомб, которые закончили начатое мегатонными водородными. Они не сносили города, не сжигали людей в щелчок пальцев — просто убивали радиацией, медленно и незаметно. С тех пор Земля молчала уже триста десять лет. Возможно, потому что говорить было некому — или никто даже не догадывается, что мы всё ещё здесь.

Но мы были здесь. И сначала нас было больше, пока неудачные попытки переворотов, острая нехватка ресурсов и особая демографическая политика не уменьшили население вдвое. Особенно жестокой была Первая Революция, когда двести восемьдесят лет назад канцлер покусился на одну из фундаментальных норм общества — принцип справедливости наказания — и даже за самую глупую провинность можно было отправиться исследовать космос без скафандра. «Ковчег» погрузился в анархию. Ведь какая разница, сколько ещё преступлений ты совершишь и каких именно, если угрозы хуже смерти уже не придумать? И это было страшно. В конце концов, законы пересмотрели, оставив высшую меру наказания только за две самые худшие провинности: государственную измену и изнасилование. С убийцами обращались иначе, превращая их в живых доноров крови и органов: чтобы негодяи продлили кому-то жизнь за счёт своей собственной, компенсируя нанесённый ущерб. Порядок восстановился сам собой. Слишком замкнутым было пространство, слишком много камер, систем мониторинга и свидетелей оказывалось вокруг. Кара была неизбежна.

Я всегда получала безоговорочное «отлично» от учителей, была одной из лучших в своём классе и, будь я кем-то другим, могла бы даже претендовать на место в инженерном или медицинском отсеке. Туда брали только лучших из лучших. Строгий проходной балл, до скрипа пустая история нарушений, никаких поблажек и, само собой, никаких «ну, посмотрим, может, что-то из тебя и получится». Следующей ступенью по порядку, но не по важности были профессии социальные: учитель — знаток людских душ, превращающий отдельную личность в полезную часть общества, и управленец — человек, который знает, куда идти и как именно туда добраться. Все мои сверстники страстно хотели пополнить ряды этих четырёх профессий, да и я тоже. Подсознательно, подчиняясь воле коллективного разума. Но я не могла. Как и ещё сотня таких, как я.

Нас готовили к другому. Нас учили усерднее и создавали более совершенными. Мои родители никогда не скрывали факта, что меня вырастили в инкубаторе, предварительно удалив из ДНК все «порченые» гены и участки, отвечающие за болезни и другие изъяны. Генные инженеры создали новое поколение «Ковчега», адаптированное под любую подлость: радиацию, физические нагрузки, травмы, гигантские объёмы информации для запоминания и анализа. Всего в эксперименте «Новое поколение» участвовало сто сорок пять эмбрионов. До восемнадцати дожило всего сто. Для нас определили совершенно особую миссию ещё в тот момент, когда каждый из нас плавал в пробирке в форме делящегося скопления клеток.

Мы должны были вернуть наш народ на Землю.

«Ковчегу» перевалило за триста лет, и мы держались только благодаря продуманной конструкции станции. Материалы корпуса с помощью особой химической реакции перерабатывались в сырьё, из которого в 3D-принтерах снова воссоздавались нужные детали. Однако этот процесс не происходил без потерь, и часть бесценного материала терялась в процессе переработки. Советники поняли: ситуация ещё не катастрофическая, но уже близка к ней. Ковчеговские сканеры годились мне в пра-пра-прабабушки, но справились с простым спектральным анализом атмосферы и поверхности планеты. Результаты были не идеальными, хорошими как максимум, но наши крепкие тела должны были выдержать всё. По крайней мере так казалось врачам в медотсеке, и лучше было не сомневаться в их выводах. Мы надеялись и на спутники, способные снимать поверхность, чтобы знать, что ждёт внизу: леса, джунгли или выжженная пустыня. Но связь с ними оборвалась задолго до моего рождения и так и не восстановилась.

Мы были почти как все, только учились драться по четыре часа трижды в неделю, смотрели тысячи часов фильмов о выживании и мире на земле, настоящей, твёрдой, проводили сотни минут в симуляторах каждую неделю. Мы просыпались каждое утро, зная, что может прийти день, когда мы покинем иллюзорно безопасный «Ковчег». Ведь когда он похоронит нас в космосе, отказавшись вырабатывать кислород — это лишь вопрос времени. Энергией станцию обеспечивали ядерные реакции, те же самые процессы, что когда-то убили миллиарды, до сих пор помогали выживать нам. Топлива для маленьких реакторов хватило бы на ещё втрое больший срок, но проблема была в ином. Замкнутый цикл реакций переработки углекислого газа в кислород, как и любой физический процесс, не проходил без потерь, и уже сейчас генераторы не потянули бы двадцать тысяч человек прежней численности «Ковчега». Даже сейчас многие приходили в медотсек со слабостью, головокружением, отсутствием аппетита. Моя мама, Советница Канцлера по вопросам медицины, иногда рассказывала мне о текущей ситуации. Сопоставить факты было несложно.

Мои отец и мама никогда не были семьёй, и я даже не ждала от них подобного. У нас на «Ковчеге» охотнее воспринимались сожительства с представителями своего пола. И в условиях с ограниченными ресурсами это казалось наилучшим решением. Никто, конечно, не запрещал общаться с противоположным полом и не принуждал ни к каким отношениям. Все сожительства обычно строились на дружбе, уважении и взаимной поддержке, а не на каких-то чувствах и страстях. На уроках этического воспитания последнее называли «бунтом гормонов» и призывали не поддаваться. Некоторые не справлялись, шли против общепринятых правил, жили нетрадиционной семьёй и потом даже рожали детей. Закономерный итог, но у меня вызывала неподдельный ужас мысль, что кто-то поселяется внутри живота, растёт там, питается ресурсами организма матери, а затем появляется на свет с невообразимыми для неё муками. И кто-то на это соглашался добровольно. Немыслимо. Я была почти готова и вовсе никогда не прикасаться к мальчикам, даже за руку не здороваться, чтобы не подхватить себе этого ужасного паразита. А «этим», тем самым, к чему так тянут гормоны, при желании можно было заняться с подругой без каких-то нежелательных последствий, если очень хотелось. Но мне, кажется, не хотелось. Пока. Или совсем. Строить свою жизнь на основе какой-то дурацкой страсти — это ли не кредо дикаря? Спокойствие и уверенность — вот что было действительно важно в будущем партнёре, а не сиюминутное желание, продиктованное давно побеждённой физиологией.