Сто тысяч миль
Шрифт:
Я понимала всё это, так как мама не рожала меня традиционным садистским путём, генетики лишь использовали её яйцеклетку. От неё мне достались светлые волосы, голубые глаза и, пожалуй, ум, ведь она не просто так принадлежала к высшему руководству станции. С отцом меня не связывало почти ничего, кроме фамилии и генетического родства. Он, главный инженер «Ковчега», жил своей жизнью, лишь изредка уделяя мне совсем немного времени, а моим воспитанием занималась мама.
Совсем недавно одна из моих подруг предложила мне встречаться. Я согласилась из желания соблюсти Протокол, а также из чистого любопытства. Мы с Бри были вместе уже пару месяцев. Даже несколько раз целовались. Мне не слишком нравилось — странно, липко, пресно, абсолютно бессмысленно. Каждый раз я только сильнее разочаровывалась в подобном формате взаимодействия с людьми, недоумевая, как это
Несмотря ни на что, ожидание неизбежного всегда проводило чёткую границу между нами, будущей экспедицией, и остальными подростками станции. Тайну нашего предназначения разглашать запрещалось, и из-за неё я всегда чувствовала между нами с Бри будто невидимую стену, которая не позволяла стать ближе. Пусть мне не хотелось делиться всем-всем, но само осознание, что я не могла, не давало забыться. Иногда я сильно расстраивалась, но в тот же момент думала: а что ещё сможет заставить мой взгляд гореть азартом также, как исследование нового и неизвестного? Прожить жизнь с пользой для общества на станции было не такой уж плохой перспективой, но возможность ступить на землю предков, почувствовать ветер и капли дождя на щеках, как писали в старых книгах и показывали в фильмах — от одной мысли замирало сердце. Эти чувства были достойны того, чтобы посвятить им целую жизнь.
Поэтому я бы никогда не променяла это даже на свою мечту о семье. Из-за нашей миссии. И из-за Уэллса — моего друга детства, такого же, как я, парня из пробирки «Нового поколения».
К своим восемнадцати с половиной он вымахал высоким, здоровым и широкоплечим. Его отец тоже был в Совете, как и моя мама, и с малых лет мы сдружились как раз потому, что нас объединяла общая тайна. Мы вместе мечтали, как покорим Землю, вместе грызли гранит наук, чтобы сдать тесты лучше всех, и отказаться от всего этого я не смогла бы никогда, пусть даже переменчивое настроение Уэллса в последнее время всерьёз меня пугало. Особенно гневные взгляды в сторону наших с Бри переплётенных пальцев. Несколько раз на прощание он обнимал и прижимал меня к себе как-то слишком… неправильно? От этих прикосновений внутри что-то неприятно замирало. С тех пор я стала держать дистанцию и списывала эти странности на то, что его родители были той самой «нетрадиционной» семьёй: у него были мать и отец разного пола. Бесплодные из-за беспощадной космической радиации, они взяли Уэллса себе на воспитание и приняли как родного. И теперь, на фоне «бунта гормонов», у него, похоже, конкретно сместился моральный компас. В предыдущий вечер танцев на верхних уровнях он грубо отшил подошедшего к нему с очаровательной улыбкой Нейтана, а затем и вовсе ушёл задолго до конца вечера, оставив нам с Бри на память свой прожигающий взгляд. Я боялась, что если он продолжит так себя вести, то кто-то заметит. Мама заметит. И запретит мне общаться с ним, а то и вовсе внесёт в группу риска нарушителей Протокола. Его. Моего лучшего друга! И разве не злом были эти чёртовы гормоны?
В день окончания нашего обучения, когда объявили о начале миссии, мама плакала, а потом сжимала мои плечи и гладила спину, и долго-долго смотрела. Да, она знала, что этот день придёт, но, разумеется, глубоко привязалась ко мне. Инстинкт защиты потомства, так ведь? Я тоже почти плакала, понимая: возможно, я в этих стенах последний раз. Возможно, мы не сможем удачно приземлиться или сгорим в атмосфере, возможно, нас убьёт радиация или какой-то голодный мутант, как только мы окажемся на поверхности. Корабль простаивал долгие триста с лишним лет, пусть и мог бы привезти нас обратно, если бы мы создали топливо на Земле. Был ещё один корабль, куда больший и работающий на ядерном топливе, который считался по-настоящему многоразовым, но хлам от старых спутников на орбите не так давно разбил критически важную часть теплоизоляции. Её можно было восстановить, но требовались и время, и ресурсы. Первого было достаточно, а вот второго — в обрез.
Нас собрали в главном зале «Ковчега». Уэллс держал меня за руку, пока наша «сотня» неуверенно прижалась к стене. По коммуникаторам Совет объявил общий сбор, и народ постепенно подтягивался, глазея на нашу униформу. Лучшие инженеры станции изготовили нам специальные костюмы, адаптирующиеся под температуру. В холоде они должны были греть, а в жару — охлаждать, не давая потеть. Ткань имела две возможных расцветки: светло-серую для наилучшей видимости со светящимися вставками и тёмную, маскировочную. Их можно было менять по желанию, просто надев костюм наизнанку. У каждого на руке уже был надет усовершенствованный коммуникатор с радиосвязью в пределах мили, а с помощью усилителя, который установили в корабль, диапазон расширялся в десять раз.
В зал вошла Бри, и на мгновение наши взгляды встретились. Мне не хватило смелости вынести шок и боль, что отобразились в её светлых глазах. А она быстро зашагала ко мне, пересекла большую часть зала и вдруг остановилась, не дойдя несколько футов, будто наткнулась на ту самую невидимую стену, что только что стала алмазно твёрдой.
Бри замерла между галдящей толпой ковчеговцев и нашей молчаливой «сотней», а потом озадаченно прошептала:
— Кларк… Как же так?
— Ты же знаешь, я не имела права, — растерянно ответила я, не в силах найти себе оправдания.
— Это нечестно. Почему ты позволила мне полюбить тебя? Чтобы сейчас улететь спасать мир и оставить меня в одиночестве?
— Бри, — это был крик о помощи, крик с просьбой прекратить, но звучал он сдавленно и шёпотом.
— Не надо. Ничего не говори. Я знаю тебя слишком хорошо.
— Я вернусь, Бри. Ты будешь ждать меня?
— Я не знаю, — порывисто бросила она дрожащим от слёз голосом и развернулась, чтобы исчезнуть в растущей толпе.
Никто из «сотенцев» не проронил ни слова. Я поморщилась под их сочувственными взглядами — они знали это чувство. Но от их жалости мне стало ещё хуже, потому что я поняла: всё действительно потеряно.
Первым появился Канцлер, за ним прошагали восемнадцать Советников. Каждый из них сегодня должен был потерять воспитанника. Так они расплачивались за власть и ответственность, и молча мужественно страдали, как и моя мама. Проходя мимо нашей шеренги, она легко сжала мою ладонь, будто приободряя, а я от этого почти расклеилась. Защипало в глазах, и в горле застыл ком. Советники встали в ряд у стены между нами и ковчеговцами, которые всё прибывали на важное собрание. Место в центре зала оставалось пустым — никто не рисковал занимать его. Только Канцлер Кейн шагнул вперёд, в самое сердце толпы, глядя на опасливо затаившийся и затихший народ.
Он усмехнулся:
— Знаете, что на самом деле забавно? Человеческая история чрезвычайно богата на самоповторы. Вы все помните историю из древних книг про Ноя и его ковчег, которые выстояли против Всемирного потопа? Долгие годы они скитались по водной пустоши на огромном корабле, пока не пришло время вернуться и возродить цивилизацию. Возможно, через сотни лет потомки будут рассказывать эту старую, древнюю историю на новый лад. Потому что наше время пришло. Прямо сейчас. Мы все знали, что станция «Ковчег» — это наше временное убежище, пусть и убежище на долгие несколько поколений. Каждый из нас всегда верил: однажды мы вернёмся домой, на Землю. И вот у нас за плечами три столетия в космосе, десятилетия исследований, годы планирования, тысячи часов бесплодных попыток достучаться до цивилизации молчаливой Земли. Пришло время набраться смелости, чтобы назваться гордым «земляне». Уже пора. Два дня назад на секретном заседании Совет принял решение инициировать проект «Исход» и отправить первую исследовательскую экспедицию на поверхность планеты.
Кейн замер, тишина звенела резонансом от его мощного голоса. Толпа не шевелилась, замлев, а затем вдруг кто-то неуверенно захлопал. Канцлер перевёл дух, заложил руки за спину и вновь заговорил:
— Эту сотню детей мы готовили долгие восемнадцать лет. Мы учили, воспитывали, вкладывали в них все те знания о родной планете, что у нас остались. Мы сделали их лучшими представителями человечества, избавив от болезней, от физической слабости, подарив исключительный интеллект. Мы научили их анализировать и принимать решения. Эта сотня детей — наши первопроходцы, как те, что в древности пробирались сквозь жаркие прерии и непролазные джунгли. Каждый из них мог отказаться: не явиться на сегодняшний сбор без каких-либо последствий. И все сто человек совершили поступок исключительного мужества, стоя теперь среди таких же героев. Они готовы рискнуть своими жизнями ради блага нашей цивилизации, ради нашего с вами выживания. Возможно, когда-то они расскажут своим детям про этот день. День, когда блудные земные дети вернулись под крыло родной планеты, покинув космический Ноев «Ковчег».