Столетняя война
Шрифт:
Суматоха на помосте дошла до своего предела. На Жанну напал нервный смех. Один английский священник заметил, что она насмехается надо всеми, и резко упрекнул Кошона, что тот позволил себя одурачить. Кардинал велел своему соотечественнику замолчать.
Епископ Бовезийский взял себя в руки. Все-таки накануне на всякий случай подготовили два приговора. Надо было перейти ко второму, избавлявшему Жанну от смертной казни. В качестве покаяния девушку приговаривали к пожизненному заключению на хлебе и воде. Смертный приговор был уже невозможен. Инквизитор Жан Леметр с этим вполне согласился: Бог желает спасения раскаявшегося грешника, а не смерти. Кстати, Леметр увидел первое проявление раскаяния Жанны: во второй половине дня она надела женское платье.
Англичане задохнулись от ярости. Ведьма их одурачила. На что же тогда были нужны эти судьи, добившиеся ее раскаяния, вместо того чтобы просто-напросто констатировать ее преступления? Если она останется жива, она по-прежнему будет наводить порчу. Когда Жан Бопер и Никола Миди явились в тюрьму, чтобы призвать Жанну к покаянию, на них свирепо накинулись солдаты. Обоих докторов угрожали бросить в Сену, и они сочли благоразумным обратиться в бегство.
Через три дня стало известно, что Жанна снова надела мужскую одежду. Ее голоса выбранили ее. В Сент-Уэне она проявила слабость. Теперь слабость была преодолена.
Был ли мужской костюм оставлен в камере в качестве ловушки? Или его демонстративно вернули Жанне? Несомненно, английские солдаты не были образцами добродетели, и в нем Жанна чувствовала себе лучше, защищенная от их бестактности. Когда-то Уорик ее спас от изнасилования, но ее не могли ежечасно охранять от обычных грубостей.
Тем не менее это второстепенные аспекты дела. Если Жанна вернулась к своим шоссам и жиппону [100] , значит, она хотела выразить сожаление об измене, которой стало ее отречение. На следующий день она скажет: она готова вновь надеть свое платье, сделать все, что от нее захотят, но не отречется от своих голосов. В жизни этой простой девушки были моменты, когда все связывалось в логическую цепочку. Чтобы спасти жизнь, она предала свое призвание. Она погубила себя.
100
Шоссы — в данном случае узкие штаны-чулки, жиппон — нижняя мужская одежда со шнуровкой спереди (прим. ред.).
И потом, ужасы сменяли друг друга и контрастировали друг с другом. 24 мая, на помосте кладбища Сент-Уэн, Жанна испытала страх смерти. Возможно, она стала жертвой другого ужаса в одиночестве тюрьмы, которая не была церковной тюрьмой, обещанной некоторыми из судей, и которая, по их словам, должна была стать для нее пожизненной. «Она предпочитает умереть, чем жить в оковах», — записали в протоколах те, кто ее допрашивал на следующий день.
Если ей позволят ходить к мессе и не находиться в оковах и если ей дадут надлежащую тюрьму, она будет хорошей и сделает то, чего захочет церковь.
Она очень скоро поняла, что ей предстоит умереть. 28 мая, во время чисто формального допроса, она резюмировала то, в чем была уверена. 29 мая состоялось краткое судебное заседание с целью объявить, что она упорствует в своей ереси. Она повторно впала в грех. Закон предусматривал лишь одно наказание для впавших в ересь повторно, с которым познакомились катары и тамплиеры, — костер. Присутствовало двадцать семь судей; двадцать шесть подали голос за смерть. Один-единственный — юрист — заявил, что надо обратиться к богословам. Глава когорты тех, кто стоял за передачу заключенной в руки светского правосудия, аббат Фекана Жиль де Дюремор, потребовал, чтобы Жанне сначала объяснили смысл наказания. Тома де Курсель выразил пожелание, чтобы ей еще раз сделали увещевание ради спасения ее души, объяснив, что ей более не на что «надеяться для своего смертного тела».
Прежде чем передать осужденную светскому правосудию, Кошон все-таки разрешил ей исповедаться и причаститься, пусть даже не упомянув о такой непоследовательности в окончательном приговоре. Получив отпущение грехов на исповеди, Жанна должна была умереть без публичного отпущения грехов. В этом отчетливо выразится двойственность позиции судей.
30 мая на площади Старого рынка Жанна умерла, призывая своих святых. Её голоса ее не обманули. Она это сказала в свой последний момент, после последней проповеди Никола Миди.
Через восемь дней люди услышали противоположное. Кошон нашел семь судей, утверждавших, что они были свидетелями второго отречения. Мерзавец Луазелёр посмел добавить: она сожалела о том, что «убила и обратила в бегство» столько англичан. Руанские нотарии были людьми скромными, но достойными. Они отказались подписать этот документ.
Бедфорда такой пустяк не смутил: он написал всем христианским государям и всем прелатам, баронам и добрым городам королевства Франции — или того, чем во Франции правил он, — чтобы известить: Жанна умерла, признав, что ее голоса «обманули и разочаровали» ее. Парижский университет поспешил написать то же папе и в Священную коллегию.
Здесь конец делам. Здесь исход означенной женщины, о чем ныне вам сообщаем.
Английское командование решило провести наступление на Эврё, где укрепился Ла Гир. Теперь, когда ведьма была мертва, ланкастерское завоевание могло возобновиться. Но по-настоящему на этот счет никто не заблуждался. «Мы сожгли святую», — сказал один англичанин, присутствовавший 30 мая 1431 г. на площади Старого рынка. Другой англичанин заметил несколькими днями раньше, во время процесса:
Славная женщина. Почему она не англичанка!
Глава XVII
Перелом
Антифон едва слышался, хотя на синих драпировках были нашиты королевские лилии. Воистину очень странной была эта литургия коронации короля Франции, которую впервые служили в ее столице, в соборе Парижской Богоматери, 16 декабря 1431 г. ради миропомазания короля Англии, неспособного поехать в Реймс. Из прелатов королевства большинство отсутствовало. Миропомазание провел кардинал Англии в окружении епископов Парижа, Бове и Нуайона, а также канцлера Людовика Люксембурга, епископа Теруаннского. Был также один английский епископ, родственник юного короля. Народ отметил, что этого маловато. Не приехал даже архиепископ Сансский, а ведь Париж входил в Сансскую провинцию.
Епископ Парижский Жак дю Шателье откровенно злился: это ему полагалось помазывать короля, а не кардиналу Бофору. Он подзабыл, что без англичан миропомазание происходило бы в Реймсе.
Обещали присутствие легата. Его никто не увидел. Духовенство занималось откровенным саботажем. Каноники собора Богоматери отправили к Бофору депутацию, чтобы выразить протест против расходов, в которые их вгоняет церемония.
Где пэры Франции? Можно было видеть графа Солсбери, графа Уорика и графа Стаффорда. Но даже герцог Бургундский не счел нужным приехать. Для юного Генриха VI скудной компенсацией было то, что, проезжая перед дворцом Сен-Поль, он мог видеть в окне свою бабку Изабеллу Баварскую. Она плакала, и никто не знал, почему.