Столица
Шрифт:
– Фу, да проглотит его Пропасть, что он задумал? Хотя, знаешь, мы ведь можем и спросить. Надо лишь понять, у кого будем спрашивать…
* * *
Я с ненавистью смотрел в спину уходящего Харскуля, сидя на полу и закрывая лицо ладонью. Этот… харскуль выбил мне плечо, от чего левая рука висела плетью, сломал нос, а если я запачкаю пол кровью, то должен буду отмывать весь зал. Я посмотрел на пол и заметил красные капли. Вот же! Откуда? Сосредоточился на ощущениях и почувствовал, как горит ухо, все плечо уже было залито красным. Кинул легкую заморозку на плечо, нос и ухо для приглушения боли, медленно, без помощи рук, поднялся и поплелся к выходу
Харскуль сменил тактику, и вот уже неделю с лишним он измывается надо мной. В начале занятия он дает возможность свободно нападать, лишь уклоняясь от ударов, затем, когда ему надоедает, он перехватывает копье и атакует сам. Точнее, даже не атакует. Это не прежние просчитываемые удары в цепочках или что-то в этом роде, это яростное желание избить меня до полусмерти. Хаотичные, нелогичные движения, бешеная скорость, слабо контролируемая сила.
Я уже уходил с тренировок и с порванной щекой, и с переломами, и с отбитыми внутренностями, только ноги он пока не калечил, видимо, чтобы не пришлось тащить меня к лекарю на себе. Впрочем, стоило мне только упасть, как он прекращал избиения и уходил.
Возможно, если я буду ложиться при самых первых ударах, то останусь цел, но ведь это будет значить, что я сдаюсь. Сдаюсь ему! Ублюдочному Харскулю! Ну уж нет, пусть лучше убьет меня, а потом оправдывается перед Джин Фу.
Охранники больше не приходили посмотреть на наши тренировки, только Добряк заглянул однажды, посмотрел на все это и спросил:
– Зачем?
– Я не могу обучать человека, который боится ударить.
– У него уже было первое убийство.
– Помню. Но я бы приписал его лупоглазу, а не этому слюнтяю. Не вмешивайся. Либо он возненавидит меня и захочет убить, либо струсит и перестанет приходить сюда. Меня устроит и то, и другое.
Добряк только хмыкнул и ушел.
Особенно тяжело было, когда я выходил за пределы сыхэюаня, ведь Харскуль продолжал числиться моим охранником, а значит, он кланялся, следовал за мной и прикрывал. Я все время чувствовал его взгляд, полный презрения, до тех пор, пока однажды резко не обернулся. Тао Сянцзян стоял за моей спиной и наблюдал за улицей, отслеживая прохожих.
Он не думал в тот момент обо мне, как пареньке из тренировочного зала, а просто выполнял свою работу. Усердно и со всей ответственностью.
После этого я тоже стал разделять эти роли. В зале был бешеный Харскуль, вне его – личный защитник Тао Сянцзян, и относиться к ним одинаково было бы глупо и по-детски.
Кровь из носа капать перестала, и вечерний прохладный ветерок приятно охладил разгоряченную кожу, приглушая боль от ушибов. Я сомневался в том, что новая методика Харскуля что-то изменит во мне. С каждым разом приходить на так называемые тренировки становилось все сложнее. А ведь если бы я решил отказаться от них, мне достаточно было пропустить пару раз или попросить Джин Фу сменить мне учителя. Каждый день я шел к лекарю с мыслью, что сегодня точно был последний раз, но утром, когда все раны излечивались и воспоминания о боли немного стирались, я уже не был столь категоричен, а после обеда решал дать брыластому еще один шанс. Последний.
– Добрый вечер! Что у нас сегодня? – радушно улыбнулся Тэн-ишэн. Он всегда был рад моему приходу, но я почему-то не доверял ему. Хотя Тэн-ишэн во многом напоминал мне лекаря из каравана, такой же спокойный, сдержанный, также любил свою работу и подробно объяснял мне, как лечить, куда смотреть и почему именно так.
Я даже спросил Тэн-ишэна однажды, не родственник ли он лекарю из каравана, но юноша рассмеялся и покачал головой:
– Си-ишэну? Нет, не родственник. Но я понимаю, почему ты так подумал. Мы действительно с ним похожи, и это не случайность. Господин Джин Фу, если ты еще не понял, с большой осторожностью и вниманием подходит к выбору своих людей. Он часто говорит, что процветание «Золотого неба» зависит не от богатств, товара или связей, а лишь от людей, входящих в Дом. Поэтому он выбирает не только по умениям или талантам, но и по характеру, прошлому кандидата и даже по тому, какие члены семьи у него.
Сказать по правде, я не был образцовым учеником, когда господин пришел нанимать лекаря. Был у нас один паренек, талант в шестьдесят единиц, настоящий гений, чуть ли не с одного взгляда определял болезни и находил способ лечения. Все думали, что Джин Фу выберет его. Даже преподаватели. Но он прошелся перед нами, каждому задал лишь по одному вопросу, меня он спросил, готов ли я рискнуть собой и поехать в опасное путешествие на полгода. Я ответил, что готов, и это было правдой. А гения он спросил, кто, по его мнению, лучший лекарь из присутствующих, тот ответил, что он и есть самый лучший. И Джин Фу выбрал меня.
А потом я познакомился с Си-ишэном и словно заглянул в зеркало. Господин Джин искал человека, похожего на Си, и сумел найти его всего лишь по одному ответу.
Тен-ишэн мягко вправил плечо, затем взялся за нос, крепко зажав его спинку двумя пальцами, дернул сначала вниз, а затем вбок, там что-то хрустнуло, и снова плеснуло кровью.
– С ухом ты сам?
– Нужно же мне на ком-то практиковаться, – прогундосил я.
У меня сложилась довольно уникальная ситуация, по словам Тэн-ишэна: я изучал лекарское дело на самом себе. Каждое исследующее, излечивающее, закрепляющее заклинание я испытывал на своем теле, благо, Харскуль ежедневно предоставлял мне возможность практиковаться. Я легко зашивал неглубокие раны и царапины, научился определять поврежденное место, убирать боль и синяки. А после первого перелома лекарь наконец показал мне ускоряющее заживление заклинание, но еще раз напомнил, что им нельзя злоупотреблять, так как лечение забирает силы у тела.
Я должен был один раз в час запускать заживление небольшими порциями и внимательно следить за тем, как срастается кость. И так всю ночь. Или отказаться от тренировок дня на три. Лекарь тогда сказал, чтобы я позаботился о хорошем питании, но из-за зудящей боли в руке я не обратил на его слова никакого внимания. Уж небольшой голод как-нибудь смогу пережить, подумал я.
Но после полуночи я проснулся от ощущения, словно меня кто-то пожирает изнутри. Я вскочил с кровати и покрутил рукой. Кажется, я немного перестарался с заживлением, так как боли не было, вместо нее пришел голод. Такой, какого я еще ни разу не испытывал.
Первым делом, я проглотил пирожные из комнаты Байсо. Госпожа Роу строго-настрого запретила забирать и хранить еду в спальне, но брат как-то наловчился добывать сладости. Сладкие комочки словно провалились в Пропасть, я даже не почувствовал их вкуса.
Я попытался лечь и уснуть, но через минуту вскочил снова. Желудок не урчал, нет, его словно разрывало на части невидимыми когтями. Словом, я не выдержал, вышел из дома и прокрался на кухню. В отличие от Байсо, я не был там ни разу, в темноте я ощупывал котлы, залезал под каждую крышку, проверял столы и сундуки, но находил только очередные миски, ложки, дрова, сухие крупы, которые есть было невозможно. Возле еле теплого огненного камня я нашел кадку с тестом и не смог удержаться. Я сожрал половину кадки, прежде чем почувствовал хоть какое-то насыщение, и лишь после этого смог остановиться.