Столичный доктор
Шрифт:
Сразу после прохождения церковного квеста пошел на повышение уровня – отправился на Рождественку, чтобы знакомиться с медфаком МГУ. Знаменитой «медичкой». Я уже мог достаточно сносно ходить, но заставил Кузьму везти себя в инвалидном кресле, хотел произвести впечатление.
Произвел. Посмотреть на меня в центральном холле факультета сбежались десятки студентов. В толпе увидел знакомых: рыжую шевелюру Славки Антонова и высокого как каланча Емельяна Винокурова.
– Господин приват-доцент, вам уже лучше?
– Как идет суд по делу Гришечкина?
– Господин Баталов, а вы вернетесь
На меня обрушилась уйма вопросов, Кузьма даже был вынужден выйти вперед и раздвинуть руки, чтобы меня не задавили.
– Господа. И дамы… – Я заметил в толпе пару женских лиц. – Мне лучше, иду на поправку. Это все, что пока могу сообщить. Вячеслав, – я обратился к Антонову, – не затруднит помочь мне с коляской? И вы, Емельян.
В «медичке» лифтов не было, так что меня затаскивали на родную кафедру Баталова – «патологической анатомии и физиологии» – в шесть рук. Третий этаж, все умаялись, но не переставали болтать.
На меня обрушился новый поток информации, из которого я вычленил главное. Первое: Антонов подрабатывает лаборантом на кафедре общей терапии и врачебного веществословия. Как раз это то отделение «медички», которое и занимается фармакологией. Второе: вместо профессора Талля «патологичку» возглавил профессор Григорий Иванович Россолимо. Молодой, 34 года. Сам из греков, выпускник университета. И даже (сюрприз!) защитил несколько лет назад докторскую на тему «Экспериментальное исследование по вопросу о путях, проводящих чувствительность и движение в спинном мозгу». Довольный Винокуров, который мне все это и сообщил, похвастался, что достал в библиотеке копию диссертации нового завкафедрой, думал, что мне не бесполезно будет изучить ее.
– Обязательно ознакомлюсь, – пообещал я и попросил доставить меня к кабинету Россолимо.
Вячеслав постучал в дверь с табличкой, прошептал мне:
– Григорий Иванович у нас человек либеральных взглядов, уже спрашивал о вас.
– Дождись меня, – прошептал я в ответ. – Есть дело на миллион.
– Рублей?
– Фунтов стерлингов!
Из-за двери крикнули, что можно входить, Кузьма завез меня внутрь.
– Доцент Баталов. – Я встал с кресла, сделал пару шагов навстречу Россолимо.
Тот поднял глаза, уронил очки на шнуровке на стол.
– Евгений Александрович!
Профессор вскочил из-за стола, подхватил меня за руку:
– Зачем же такое геройство?
Я кивнул Кузьме, чтобы он нас оставил, начал рассматривать заведующего кафедрой. Россолимо походил на молодого Ленина. Невысокий, с залысинами на голове, прищуром хитрых глаз. Небольшая бородка и усы тоже напоминали Владимира Ильича.
– Присядьте вот сюда, на стул. Как вы себя чувствуете? Я только приступил к делам кафедры, назначен на прошлой неделе. И представляете! Сразу мне рассказывают историю профессора Талля! Мы с вами имели шапочное знакомство, на юбилее Ивана Михайловича встречались. Вспоминаете?
Это какого он Ивана Михайловича имеет в виду? В МГУ только один человек с таким именем и отчеством, знаменитый Сеченов.
– Что-то припоминаю, – пробормотал я. – Вы извините, испытания последних месяцев…
– Не способствуют работе памяти, – подхватил Россолимо.
И тут же вцепился как клещ в мою многострадальную спину. Кто-то ему что-то уже рассказывал про мою травму, и профессор из штанов выпрыгивал, так хотел знать, как я смог починиться. Пришлось объяснять про гематому, которая, видимо, сдавила нервные пути и вызвала паралич. Рассказал и о способах борьбы с этой напастью – упражнения, массаж, иглоукалывание.
– Это очень, очень интересно! – Россолимо подскочил на месте, забегал по кабинету. Потом закурил, слегка успокоился.
– Вы должны, просто обязаны написать монографию на эту тему, это же прорыв в лечении травм позвоночника! Обязательно с иллюстрациями. Нет, надо же… Специальная кровать, блоки и упражнения… и китайское иглоукалывание! Такую монографию можно было бы и в «Ланцет» тиснуть. Утереть нос Хартону!
Вот видно фаната. Точно писал диссер про спинной мозг… А Хартон – это какой-нибудь конкурент-«спинальник».
– Я теперь уже к науке не принадлежу, – развел руками я. – Думаю, что…
– Извините, что перебиваю. Сразу хочу сказать: с вами поступили подло, несправедливо! Я буду добиваться вашего восстановления на кафедре!
Эх, Григорий Иванович! Как бы твоя собственная должность не стала вакантной. МГУ несколько раз чистили от либеральной профессуры в конце и начале века. У нас же как все работает? Поймали студентов на какой-нибудь стачке или митинге? Засадили в кутузку. А преподаватели, не все, но многие, начинают впрягаться, писать открытые письма, петиции… И прилетает уже им. А потом будет первая и вторая Думы, куда наивная профессура тоже пойдет депутатами – сеять доброе, вечное… Огребет еще и там при разгоне.
– Профессор, – начал я делать уже собственный подкоп, – это все, конечно, очень благородно, и я благодарен за такое отношение… Но я к вам по другому поводу.
– Какому же?
– Господин Талль завещал мне свой научный архив, переписку с европейскими медиками. Я обнаружил там несколько исследований новых лекарственных средств.
– Да вы что? И в каких областях?
– Антисептики, лекарства, призванные бороться с бактериями, профессор много изучал тему туберкулеза, переписывался с Кохом. Там тоже есть некоторые любопытные подвижки.
– Это очень интересно! – Россолимо опять забегал по кабинету. – Я завтра же… Нет! Сегодня пойду к ректору и буду обсуждать с Некрасовым ваш вопрос. Вы мне нужны на кафедре! Не так! Вы нужны отечественной науке! Я же помню, как вы знакомили нас с материалами вашей диссертации по топографии сосудисто-нервных пучков бедра. Так всесторонне изучить материал… Дорогого стоит!
О как Григория Ивановича разобрало. В МГУ сейчас рулит ректор Некрасов. В прошлом неплохой математик, но к концу девяностых он обрюзг; стал одутловатым и желтым, напоминал какую-то помесь китайца с хунхузом (ректор присутствовал на некоторых фотографиях, что хранились у Баталова в папках). Имел возможность изучить всю верхушку МГУ. А еще, судя по переписке, которую я все еще продолжал разбирать, под конец жизни ректор стал еще тем ретроградом и охранителем. Про него шутили, что математик Некрасов «прославился применением математики к доказательству неизбежной необходимости царского режима и охранного отделения».