Столичный доктор
Шрифт:
Как бы в подтверждение моих опасений Кирюха вдруг надумал умереть. Хватанул воздуха напоследок – и замер. Устал жить.
– Камфору! – закричал хирург.
Ага, прям сейчас он от твоего дыхательного аналептика оживет и начнет улыбаться. Пока этот масляный раствор всосется и подействует, патанатом не только вскрыть его успеет, но и пообедать после.
Подавив в себе желание завопить боевой клич «Реанимация!», я ринулся к кушетке. Ну-с, поехали. Тройной прием Сафара – одна секунда. Платок на рот – две. Начинаем дышать – три. Вдохнул два раза, с удивлением заметив,
Попробовал пульс на сонной артерии. Частит, конечно, но ровный, синусовый. И дышит хорошо, двадцать пять в минуту примерно. Для шока вполне хватает. Я скомкал платок и посмотрел, куда бы его выбросить. Использовать после такого я его вряд ли смогу. Нашел урну, а затем и открытую форточку в госпитальном коридоре – втянул в себя морозного воздуха. Курить, что ли, начать?
Вроде отпускает. Хотя еще потряхивает.
– Закурите?
Ко мне подошел давешний хирург, протянул раскрытый портсигар.
– Нет.
– Итак, коллега, что это только что сейчас было? Ну там, с увечным?
Глава 11
– Извините, не представился. Бобров Александр Алексеевич. – Очкарик убрал портсигар, протянул мне руку. – Заведую тут хирургией после отъезда Николая Васильевича.
Епрст, обалдеть и не встать! Вот это знакомство! Ну да, мы же на кафедре факультетской хирургии. Предыдущий начальник – Склифосовский. А передо мной… Человек, который сделал первый рентгеновский снимок в России!
– Баталов Евгений Александрович. А было… Я занимаюсь топографической анатомией… Точнее, занимался.
– …под руководством профессора Талля? Я вас, кажется, видел на кафедре.
– Да.
– Примите мои соболезнования.
Ну да, сейчас врачебный мирок маленький, все друг друга знают.
– Благодарю. Так вот. Профессор в госпитальной клинике проводил опыты во время операций. Если у пациента останавливалось сердце или дыхание, в некоторых случаях можно было восстановить сердечный ритм, нажимая на грудную клетку и вдувая воздух рот в рот. Ведь анатомически это весьма просто объяснить. Мы вместе думали о соотношении вдохов и нажатий на грудину и пришли к выводу, что два к пятнадцати будет довольно. Ну и там еще тонкости определенные…
– Да что вы говорите! – Бобров всплеснул руками. – Я ничего об этом не слышал!
– Профессор готовил статью на эту тему, но увы… – Тут уже я развел руками.
– С ней можно ознакомиться? Я так понимаю, этот метод способен спасти множество жизней.
– Разве что с выжимкой. Я еще только разбираюсь с архивом учителя…
– Да, да. Я все понимаю! – Бобров достал визитку. – Буду крайне признателен, если найдете для меня время.
– Обязательно!
Ну вот! Не зря рисовал комплект «три в одном». Бобров придаст реанимационному делу в России и мире такой пинок… Ведь скорой сейчас нет, хирурги – самые заинтересованные люди. А под шумок и прием Геймлиха заскочит в медицинское сообщество. Новые поколения студентов будут его учить с первого курса, к пятому что-то в голову да залетит.
Мы еще раз с Бобровым поручкались, и я, продолжая оттираться от крови, выполз на свежий воздух. А там меня ждали Пороховщиков с извозчиком из строителей. Курили, тихо переговариваясь.
– Ну что? – Александр Александрович тоже открыл передо мной портсигар. Правда, покруче, чем у Боброва, инкрустированный драгоценными камнями и золотом. Что это они все меня пытаются подсадить на табачную отраву?
– Спасибо, не курю, – покачал головой я. – Ваш Кирюха будет жить.
– Что это за жизнь без ноги? – буркнул Митька.
– Не мужское же достоинство оттяпали… – пожал плечами я, увидел, как на меня вылупился Пороховщиков, поперхнулся дымом.
– А что… бывает?
– На войне сплошь и рядом. Взорвался снаряд, осколком срезало, и все, дальше не пришьешь.
– Это почему же? – удивился Митька.
– Сосуды там мелкие, не состыкуешь их.
До микрохирургии столько же пехом и ползком, сколько и до антибиотиков.
– Не дай Бог! – перекрестился Пороховщиков. – Вам, Евгений Александрович, помыться бы надо!
– Да и вам тоже. – Я оглядел своих помощников. Кровь из артерии била, не разбирая направлений.
– В баньку?
– Есть тут рядом одна. – Я вспомнил про Калашникова и поминки. – Поехали, попросимся помыться.
Купец оказался прилично выпивший, как и его товарищи по сукну. Сам Зингер был уже забыт, женщины пели грустные песни. Нам были рады, освободили место во главе стола, налили штрафную. Калашников велел топить баню, сам накладывал нам кутью и прочую поминальную еду.
Пока насыщались, прослушали «Черного ворона», потом под ахи и охи сами рассказали о событиях дня. Пороховщиков послал насытившегося Митьку узнать, что там с разборкой рухнувших лесов и приехали ли родственники погибших работников, после чего, быстро обмывшись, уехал разруливать все дальше.
А я заглянул к Матрене, которая кормила ребенка. Дождался перерыва в процедуре, осмотрел парня. Пупок заживал неплохо, но хорошо бы его было чем-нибудь смазать. Типа классического йода. Которого нет. А что есть? Йодная настойка? Кажется, Пирогов использовал на войне. И тут кое-что у меня забрезжило в голове про зеленку.
– А есть знакомые красильщики? – поинтересовался я у Матрены, отворачивая от себя Макара, который почему-то именно в этот момент решил сходить по-маленькому
– Есть, как не быть, но это хозяин лучше знает, Наум Алексеевич. Я по дому, он на работе. Они там красят.
И правда, кто может знать про это, как не суконщики? Наверняка только что со специалистами за одним столом сидел. Я вернул облегчившегося на пол парня обратно матери, и та, ничуть меня не смущаясь, снова засунула ему в рот сиську.