Столкновение
Шрифт:
Ю. С.Так вот, не забудем, чтим и бережем от забвения. Ибо сознаем, что в забвении — погибель!.. Прах великого русского певца возвратился на Родину и покоится ныне на Новодевичьем кладбище.
Срез третий. В борьбе за возвращение художественных ценностей объединяются самые различные силы, поскольку диалог перерастает в широкое сотрудничество. Иным же сие неугодно, ибо мешает попыткам изолировать нашу страну, мешает отсекать честных и здравомыслящих людей Запада от разрядки, мешает взорвать достигнутые соглашения и договоренности, а взорвав, обвинить нас — дескать, вы во всем
Такие вот дела…
Возвратившись домой, я отложил в сторону «Экспансию» и записалроман «Аукцион» — практически дневниково изложив происходившее в Лондоне. Я пытался показать, кто, как и почему помогает или вредит. Так что — нет сюжета, есть правда. Читательское напряжение? Я об этом и думал, шел за событиями, участником которых был… Вот и все.
А. Ч.Теперь об «Экспансии». Вас не огорчают читательские сетования, что в новом романе Штирлиц «какой-то не такой»?
Ю. С.Но ведь и обстоятельства иные. Закончилась война, кардинально изменилась расстановка сил; начался раскол; англо-американским союзникам показалось выгодным обратить против нас свою политическую активность. 6 августа 1945 года начался ядерный век, временная монополия на владение ядерным оружием породила опасные иллюзии — будто бы стало возможным разговаривать с Советским Союзом языком силы, языком диктата. А Штирлиц так надеялся, что после победы возвратится на Родину… Но, увы, теперь уже мало кто помнит, что вернуться домой из фашистской Испании было нелегким делом, тем более что Штирлиц едва стоял на ногах после ранения.
…Нам, отдаленным от тех событий дистанцией в сорок с лишним лет, известно главное: надежды военно-промышленного комплекса США на ядерную монополию не оправдались, как не оправдались их намерения увидеть нашу Родину ослабевшей, подчиняющейся.
Тогда, в 45-м, многое только начиналось. Исаев, однако, вовсе не супермен. Я никогда не стремился писать его сверхчеловеком, который «одним махом семерых убивахом». Писать так — значило бы идти против правды. Сила советского человека не только и не столько в мускулах, хотя и они важны, она прежде всего в неколебимой уверенности в правоте идеи. В правоте интернационализма, антифашизма, в правоте борьбы против новой войны — вот в чем сила! Известно: борьба легкой не бывает…
А. Ч.В «Экспансии» есть глава «Позиция». Какова степень ее документальности?
Ю. С.Абсолютная. Я получил достоверную информацию о том, как эта позиция вырабатывалась, проводилась в жизнь. История ведь далеко не только хронология событий: творят историю люди, а потому она и социология, и психология, и хроника поступков. Мы не имели бомбы, но мы ее и не хотели. Мы боролись против бомбы. Нас не поддержали, в честности нашей борьбы усомнились: дескать, оттого-то и возражаете, что не имеете. Мы сделали свою бомбу. А борьбы не прекратили. Не мы начали, но мы предлагаем остановиться. Нас втягивают в качественно новый этап гонки вооружений. Мы не заинтересованы в этом. И предлагаем концепцию безъядерного и ненасильственного мира. К нашим предложениям понемногу начинают прислушиваться — пример тому очевиден: Вашингтон, декабрь 1987 года.
А. Ч.Цикл «Экспансия»
Ю. С.Как же мне надоело комментировать самые разнообразные подозрения в свой адрес! Читателям предлагается новый узел проблем. Узел, который в литературе нашей практически не исследован. Стало быть, нужна экспозиция. Затем — расстановка сил. Потом — как узел распутывался. Я часто бываю в Аргентине. Там у меня много друзей, единомышленников, коллег. Они-то и помогли разыскать материалы — книги, ксероксы статей и документов — о том, как в 1946—1951 годы правительство Хуана Доминго Перона, пригревшее многих нацистов, санкционировало и финансировало работу по созданию атомной бомбы. Кстати, не только Перон, но и Стресснер имел к этому отношение.
А. Ч.В Аргентине вы были, а в Парагвае?
Ю. С.И там побывал, когда ездил по Латинской Америке специальным корреспондентом «Известий». Я убежден: писатель может выдумывать обстоятельства, характеры героев — должен, детали — ни в коем случае. Кто-то из великих писателей сказал однажды: «Литература — это деталь». Если литератор хочет, чтобы ему поверили — а иначе зачем писать? — он должен быть максимально точен. Для этого и езжу по миру. Пять месяцев езжу, семь — пишу, по двенадцать — четырнадцать часов в день.
А. Ч.Каторга?
Ю. С.Сладкая… Я, наверное, ничего другого и не умею. Надо работать. Жил один русский писатель в Ясной Поляне, осталось после него девяносто девять томов полного собрания сочинений. Другой — в Ялте, здоровьем слабый, всего-то сорок четыре года судьба ему отвела, оставил после себя тридцать томов, сколько-то томов писем. Мы нынче писем, увы, мало пишем — время иное: телефон, телеграф. Принципиально, однако, сие дела не меняет. Я говорю об этом не для того, чтобы себя с ними сравнивать, естественно. Хочу только подчеркнуть: литература — это работа. Писатель существует в книгах. А не в болтовне.
А. Ч.Не допускаете, что гласность и демократия понудят наконец Госкомиздат обратиться напрямую к читателям? Пусть они сами назовут тех писателей, сочинения которых они готовы оплатить впрок, по подписке. Иные решения — паллиативы, причем недемократичные. Скажу острее: определенного рода гражданская трусость в угоду все той же пресловутой уравниловке.
Ю. С.Поживем… Погодим… Может, что и увидим…
IX
А. Ч.В жизни каждого человека есть люди, которых он может назвать своими Учителями. Кто оказывал такое влияние на вас?
Ю. С.Многие. И по-разному. И о них можно рассказывать бесконечно долго. Теперь я хотел бы вспомнить троих: Романа Кармена, Грэма Грина, Омара Кабесаса.
Вот что Семенов писал о Кармене:
«Я познакомился с ним более двадцати лет назад по причине сугубо житейской: искал, где поселиться за городом, чтобы можно было писать вне московской круговерти.