Столыпин. На пути к великой России
Шрифт:
В одном из таких рейдов Столыпина по саратовским уездам произошел еще один инцидент, вызвавший необычную реакцию уже самого государя. В Балашовском уезде забастовали земские врачи, оставив людей без медицинской помощи. Это было вопиющим нарушением врачебной этики, клятвы Гиппократа. Спасая медиков от народной расправы, Столыпин поспешил выслать их под конвоем казаков на железнодорожную станцию. По дороге конвоиры отстегали врачей нагайками. На полях доклада губернатора Николай дал такую оценку поступку конвоиров: «Очень хорошо сделали»[127].
В 1917 г. в революционной прессе появилось лживое сообщение о желании арестованного царя бежать вместе с семьей за границу. Революционеры коснулись самого святого – любви к Родине, и сдерживать себя царь был уже не в силах.
«Полюбуйтесь-ка,
Эти исключительные и по-человечески оправданные срывы только доказывают, что Николай II и его премьер были живыми людьми. Основными же и устойчивыми чертами их психологического портрета оставались глубокое внутреннее спокойствие и самообладание. То, что сейчас у «культурного человека» без всякого стыда выходит наружу, в XIX в. умели держать в себе, и более того – посредством молитвы, поста и покаяния выводить за границы собственного сознания. Когда министр иностранных дел С.Д. Сазонов высказал Николаю II свое удивление по поводу того, что человек, известный своим безнравственным поведением, не вызывает раздражения императора, тот ответил: «Эту струну личного раздражения мне удалось уже давно заставить в себе совершенно замолкнуть. Раздражительностью ничему не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало бы обиднее, чем от кого-нибудь другого»[129].
Нравственная характеристика царя Николая и премьера Столыпина еще раз подтверждает прочность их политического союза. Какими бы ни были внешние обстоятельства и искусы, провоцирующие разрыв между государем и его премьером, внутренний личностный фактор всегда оставался определяющим. Единство в вере и культуре, воспитанность и интеллигентность помогали им находить в себе те независимые от внешней среды духовные силы, с помощью которых удавалось преодолевать взаимные трения и недомолвки.
Николай II, в отличие от Столыпина, не выбирал судьбу. Царское служение являлось неизбежным крестоношением каждого наследника. Царь – лицо страны, его благочестие должно быть безукоризненным. Каждое царское слово требует ясности и продуманности, каждый жест, каждый шаг – спокойствия и уверенности. Николай не имел права на ошибку, любая оплошность или неаккуратность в государственных делах могла стать притчей во языцех. Поэтому многие недостатки своих министров и собственные промахи царь не выносил на «всенародное обсуждение», а только Богу и той, которая стала одной плотью, – супруге – открывал свою душу.
В силу определенных обстоятельств Петр Аркадьевич не пошел по стопам своего отца и деда – вместо военной службы он избирает гражданскую. Окончив виленскую гимназию, в 1881 г. неожиданно для многих Столыпин поступает на физико-математический факультет Петербургского университета, где кроме физики и математики изучает химию, геологию, ботанику, зоологию, агрономию. Изучает столь прилежно и глубоко, что на одном из экзаменов разгорается диспут между ним и Д.И. Менделеевым, с увлечением задававшим молодому студенту все новые и новые вопросы. Наконец великий химик вдруг останавливается, схватывается за голову и восклицает: «Боже мой, что же это я? Ну, довольно, пять, пять, великолепно!»[130] Столыпин закончил университет с отличной успеваемостью, получив степень кандидата, дававшую право поступить на государственную службу с более высоким чином[131].
Еще не расставшись с альма-матер, Петр Аркадьевич поступает на службу в Министерство внутренних дел, а в последствие переводится в Департамент земледелия и сельской промышленности Министерства государственных имуществ на должность помощника столоначальника. Через пять лет службы, сочтя карьеру канцелярского чиновника непривлекательной, Столыпин подает прошение о переводе в МВД, где получает назначение на должность ковенского уездного предводителя дворянства. Отсюда, из низовых структур управления, где общество «врастало» в государство, и начинается его профессиональный и карьерный рост. В 1899 г. Столыпин становится губернским предводителем дворянства, а в 1902 г. «исправляющим
По данным американской исследовательницы Роберты Мэннинг, за полвека (1861–1911 гг.) 19 губернских предводителей дворянства были назначены на должности вице– и губернаторов. Столыпин попал в эту небольшую группу не случайно. В условиях нарастающего системного кризиса министр внутренних дел В.К. Плеве искал администраторов, способных не только быть хорошими исполнителями, но и принимать нестандартные решения, вести диалог с общественными деятелями и земством[132].
Если должность предводителя дворянства и губернатора требовала от Столыпина постоянной демонстрации собственных способностей и талантов, то царское служение проходило в ином политическом и духовном диапазоне. Как помазанник Божий Николай II был обязан царствовать в духе христианского смирения – анонимно, не заслоняя Бога, не ища саморекламы, полагая свой успех на действие Божественного Промысла.
Если религиозно-монархические устои направляли царя на поддержание в государстве устойчивой и стационарной линии, то исполнительно-распорядительная деятельность царского правительства требовала постоянного динамизма.
Когда стрелки на исторических часах страны пришли в ускоренное движение, многим ошибочно казалось, что именно правительство, эта динамично вращающаяся стрелка, и есть источник поступательного движения. Но тот, кто, оставаясь на месте, вращал эту стрелку, так и остался незамеченным. И неудивительно, что проглядели.
«Передовое прогрессивное» общество уже не только не чувствовалоцаря, оно перестало чувствоватьи Бога, перестало понимать, что в истории есть скрытая, редко открывающаяся вовне духовная жизнь, которая определяет многие внешние явления и процессы.
В исторической науке Николаю II, как правило, отказывают в признании выдающихся государственных способностей. Ему ставят в упрек и молитвенную созерцательность, и замкнутость в семейной жизни, и роль стороннего наблюдателя в бурлящей политической жизни страны. Но именно эти качества позволяли ему глубоко чувствовать и понимать Россию, созерцать её любящим сердцем, управлять с опорой на ее нравственный и духовный ресурс. «Настоящая политическая жизнь, – писал философ Иван Ильин, – не кричит в собраниях и парламентах и не буйствует на улицах; – она молчит в глубине национального правосознания… Политический гений, великий государственный человек умеет прислушиваться к этому молчаливому правосознанию своего народа(курсив автора. – Д.С.) – и считаться с ним …»[133]
Императрица Мария Федоровна однажды сказала о сыне: «Он такой чистый, что не допускает и мысли, что есть люди совершенно иного нрава»[134]. Подобная доверчивость была свойственна и П.А. Столыпину, причем, как и царю, это вменялось ему в вину. «Самый главный его недостаток, – вспоминал о нем октябрист С.И. Шидловский, – особенно губительный для человека, призванного стоять во главе всякого крупного дела, было его неумение разбираться в людях и судить об их свойствах, недостатках и качествах»[135].
В этом доверии к человеку, в этой готовности к диалогу с малоэффективными и даже опасными для государства элементами была не слабость, а святость императора и премьера. Они не собирались перекраивать действительность, а стремились ее преобразить, побуждая людей на путь добрых дел. И тем, кому явлено было это доверие, оставалось самим определить, на чьей стороне быть и кому служить.
«Правительству, – говорил Столыпин, обращаясь к народным избранникам, – желательно было бы изыскать ту почву, на которой, возможно, была бы совместная работа, найти тот язык, который был бы одинаково нам понятен. Я отдаю себе отчет, что таким языком не может быть язык ненависти и злобы; я им пользоваться не буду»[136].