Столыпинский вагон, или Тюремные приключения мэра
Шрифт:
Для решительного рывка по службе Владиславу Максимовичу не хватало именно какого-нибудь маленького преступления. И, кажется, оно случилось перед самой перестройкой. Широкое хождение в узких кругах получил слух, что Зотин, в то время первый секретарь Куженерского райкома партии, попался на приписках. Не могу точно сказать, что именно было приписано – урожай, надои или поголовье. Но район получил переходящее знамя победителя соцсоревнования, и только труженики села собрались порадоваться, как знамя изъяли: выяснилось, что победные результаты приписаны.
Казалось, скандал ставил на карьере партийного функционера жирный крест. Максимум, на что можно было рассчитывать
Так маленький черненький мариец стал руководителем второго по величине города республики, имеющего ряд предприятий (в том числе военных) союзного значения. В районе под его властью оказались десятки крупных и мелких колхозов, а также развитая база отдыха. Имевшие большой спрос санатории и профилактории (марийский край называют страной тысячи озер, здесь дивные сосновые леса и чистые реки), национальный парк «Марий чодра» – все это теперь было в его ведении. Из малозаметного функционера районного масштаба Владислав Максимович в одночасье превратился во влиятельную фигуру региона.
Почему Посибеев подобрал второму городу республики такого руководителя? У меня есть только одно объяснение.
Назначением Зотина, маленького черненького марийца, Посибеев хотел унизить или по крайне мере поставить на место вечно бунтующих руководителей промышленных предприятий Волжска.
Не секрет, что Волжск – извечный конкурент Йошкар-Олы. В 1940 году, когда в Волжске было 40 тысяч жителей, в столице республики проживало лишь 26 тысяч. Кроме того, Волжск – это город-вольница. Съехавшийся со всей страны на строительство бумажного комбината народ впоследствии был разбавлен репрессированными крымскими татарами, пленными немцами и всякого рода ссыльными. Эта смесь наций, религий, характеров дала особую породу людей – волжан. Громогласные и самостоятельные, они сильно отличались от робких и непритязательных марийцев, заселявших этот лесной край. За независимость и ершистость волжан не любил ни один руководитель республики.
Зотин приживался в Волжске долго и мучительно. И немудрено: директорский корпус воспринимал его с трудом. Даже внешне руководители предприятий выглядели фигурами иного калибра: все как на подбор крепкие, высокие, здоровые, уверенные в себе. Несколько заводов имели двойное подчинение. Поэтому некоторое время Владислав Максимович занимался только сельским хозяйством.
Немного забегая вперед, замечу, что в своем протеже Посибеев ошибся. Ставка на замаранного и послушного не сыграла. Зотин вновь попался на приписках. Все было как в прошлый раз: сначала переходящее знамя за победу в соцсоревновании, а потом скандальное разоблачение. На этот раз приписки выявил юрист управления сельского хозяйства Волжского района Сергей Александрович Панфилов (впоследствии его выберут главой района). Знамя снова отняли, скандал снова замяли, а Зотина снова повысили – теперь до первого заместителя Председателя Верховного Совета МАССР.
Все это не мешало Владиславу Максимовичу быть хорошим семьянином. Его супруга, русская по национальности, была женщиной высокой и статной. Двое детей. С одним из них, Эдиком, я долго занимался дзюдо. Родители вообще поощряли спорт и здоровый образ жизни: сам Владислав Максимович не курил и каждое утро бегал на зарядку в парк. Сыновья получили хорошее образование и, по-моему, состоялись как личности.
Итак, в Волжском проектном институте, где трудилась Мария Лукинична Зотина, мне надлежало прочитать лекцию на тему «Перестройка и новое мышление». Я отчетливо понимал, что это финальный пункт моей лекторской карьеры: коммунисты никак не могли простить мне всего того, что я наговорил о них в рабочих коллективах.
В проектном институте меня ждали и готовились. Директором института был член бюро горкома Валерий Александрович Кутузов. В актовом зале он собрал наиболее стойких и подкованных коммунистов, а неблагонадежных решили на лекцию не пускать: для верности завхоз даже запер в коридоре дверь.
Свободных мест в зале не было. В последнем ряду я увидел жену первого секретаря горкома партии. Все шло по плану.
Уже через считанные минуты после начала лекции монолог уступил место диалогу. Моим оппонентам была необходима победа, причем, пожалуй, даже больше, чем мне. Старые коммунисты подготовились основательно. Каверзные вопросы сыпались на мою лекторскую голову со всех сторон. Одного не учли мои оппоненты: их время прошло. Многолетняя ложь партийной номенклатуры как ржа разъела идеологическую платформу партии. Реальная жизнь советского человека разительно отличалась от того, что говорили с высоких трибун вожди.
В магазинах города стояли пустые полки. Товары расходились по блату прямо с торговых баз. В конце каждого месяца городской торг выбрасывал в открытую сеть, словно собакам мяса, малую часть продуктов и дефицитный вещей. Партийная номенклатура жировала, а «его величество рабочий класс» еле сводил концы с концами.
Обо всем этом я тогда говорил. Коротко и четко ответил на вопросы старых коммунистов и перешел в контратаку. У меня вопросов тоже было заготовлено великое множество. Хотя эти вопросы задавал даже не я – их задавала жизнь.
Никогда я не был так упоен победой. А в том, что это была победа, сомневаться не приходилось. Вместо сорока минут мероприятие растянулось на полтора часа. Лекция закончилась, а возбужденные работники института никак не хотели меня отпускать. В какой-то момент завхоз открыл дверь, в зал ввалила толпа, и мне пришлось некоторые вещи рассказывать по второму разу.
Мои единомышленники с горящими глазами ворвались в разговор и начали на чем свет стоит костерить свою партийную верхушку. Парторг института испугался. Он начал шуметь, разгонять сотрудников по рабочим местам под предлогом того, что они нарушают трудовую дисциплину. Действительно, обеденный перерыв давно прошел, мы задержались.
Мои сторонники проводили меня до самых дверей. Они жали мне руки и требовали продолжения дискуссии. Осмелев, говорили, что если и в следующий раз их не пустят на лекцию, они сломают дверь.
Перестройка расколола общество на две неравные части. Ортодоксы пытались каким-то образом сдержать курс на обновление, но были в очевидном меньшинстве. Недовольных политикой партии пытались урезонить, однако их становилось все больше и больше. Так получилось, что я со своими лекциями стал для них каким-то символом обновления.
Народ просыпался, словно медведь от зимней спячки. В людях пропал страх. Чем больше газеты писали о зверствах ГУЛАГа, тем смелее становился советский человек. Гласность и новое мышление выплеснулись из кухонь и курилок на улицу. Что ждало нас на этих улицах? Честно говоря, об этом никто не думал. Все упивались свободой слова, демократией. Люди читали газеты и не верили в происходящее. Даже некоторые коммунисты со стажем ходили задумчивые: переоценка жизни и истории давалась им с большим трудом.