Stop! или Движение без остановок . Журнальный вариант.

Богатырева Ирина

Зрителей видно не было.

Вошла, звеня и перекатываясь всеми своими загорелыми волнами, наша тетка. Оценила все сразу – девочек, нас и прочую атрибутику, подошла к Роме и сказала:

– Вы играйте громче и дольше. Всю музыку в раз не выплевывайте.

Сейчас они покушают и сюда придут. После вас еще музыканты будут, вы на разогреве.

Потом шепнула что-то девочкам и открыла в дальней стене дверь.

Оттуда полился шум мужских голосов и запах еды. Толик перегнулся над барабаном, чтобы заглянуть туда.

Прошло

еще время, девочки стали выключать свои мобилы, меняться лицом и, пританцовывая, уходить в ту дверь. Чуть раскачиваясь, полузакрыв глаза, Рома запел какую-то простую растаманскую песню. Мы с Толиком словили ритм и принялись зажигать.

Раста фор ай, вил би форэве лов энд Джа. Энд растафорай!

Девочки стали возвращаться, цокая каблучками, смеясь и мелодично позвякивая всеми висюльками на себе. За ними входили, продолжая дожевывать еду и незавершенные разговоры, мужчины в строгих костюмах. Девочки садились на диван, потом вставали, начиная танцевать, увлекали за собой мужчин, но те были еще в заботах своих дел и не готовы к танцам.

Моя девочка была там самая веселая, подбегала, снимала нас на камеру в своем мобильнике, смеялась и спрашивала меня: “А это тг’удно? А г’уки еще не устали? А вы где-то учились?” Я улыбалась, она убегала и снова смеялась. У нее было очень хорошее, простое лицо, я представила ее в джинсах, майке и бейсболке и поняла, что мы могли бы подружиться.

Я так на нее загляделась, что не замечала, что мы играем.

– Ромыч, а у этой песни конец есть? – услышала шепот Толика. Рома продолжал покачиваться и петь. У него были совсем закрыты глаза.

Говорят, после определенного момента трава становится не нужна: человеку просто всегда хорошо. Джа даст нам все, правда, Ромыч?

Наконец с улыбкой и звоном вплыла наша тетя, блестя загаром и зубами, и шепнула Роме, чтобы мы закруглялись. Рома тут же оборвал ритм, встал и пошел к выходу. Мы закончили растерянной дробью.

Сразу на наше место потянулись другие музыканты, настоящие негры, и у нас челюсти отвисли от удивления: это были очень хорошие джазмены, мировые звезды.

– Какие же бабки им надо дать, чтобы они вспомнили историческую родину? – хохотнул Толик, когда рот его все же закрылся. – Блин,

Ромыч, продешевили мы с тобой.

Рома смотрел улыбаясь, на его губах еще крутилась его песня.

Толик ошибся: ребята играли джаз. Мы, официанты, горничные, гримеры и повара в фартуках толпились у неплотно прикрытой двери в зал и слушали. Работники переговаривались, сравнивая эту вечеринку и предыдущие. Мы ненадолго убегали, чтобы смыть с себя грим, и возвращались к двери. Толик сумел закорешиться с поварами с кухни и официантами из бара, ходил с полным фужером, а потом позвал нас в гримерку – там на одноразовых тарелках ждало жаркое.

– Учитесь, растаманы, – победно сказал он. – И Джа даст вам все.

Пока

мы ели и слушали африканский саксофон, в гримерку вплыла тетя, сунула Роме две бумажки и направилась к двери.

– Мадам, а когда нас увезут? – крикнул ей вслед Толик. – Время позднее.

Тетка обернулась с непоколебимым лицом.

– Шофер поедет домой, – молвила, наконец. – Найдите его, он вас до

Москвы подбросит.

Толик присвистнул:

– Ну, ребята, я пошел шофера ловить. А то неровен час…

Мы вернулись к двери. Я безумно завидовала в тот момент девочкам.

Они лицом к лицу сидели с такими звездами! Ведь это настоящие музыканты, живая классика! Они хоть понимают, как им повезло? Дверь в зал была двойная, между створками – щель, и я мечтала протиснуться, чтобы увидеть зал, музыкантов и восхищенное лицо моей девочки. Я была уверена, что оно восхищенное.

Я протискивалась медленно и уже была у цели, когда в толпе ахнули: идут! – и все бросились по углам. Я осталась одна у щели, успела увидеть, как наплывают в мои глаза одежды, и отскочила вовремя, чтобы не получить по лбу.

Створки разлетелись, из зала вышел один из мужчин – и моя девочка.

Она держала мужчину пальчиком за мизинец. Напротив была незаметная почти дверка, она вела на лестницу, на второй этаж. В два шага они преодолели коридор и скрылись за дверью. Но в эти два шага моя девочка успела ослепить меня своей улыбкой с хищным прикусом. Она несла эту улыбку, как королева венец перед венчанием, эту сверкающую, застывшую улыбку победы. Потом она стала подниматься, и я услышала, как стучат по лестнице ее амулеты-каблучки.

– Ромыч, тащи Мелкую, а то он без нас уедет! – Уже пьяный Толик ориентировался в реальности быстрее, чем я.

Водитель был тот же, но ехали мы на его новой фиолетовой шестерке.

Он был все так же молчалив, хотя теперь впереди сидел Толик, и он признался ему, что они тезки. Этот новый Толик был из Подмосковья, откуда-то с другой стороны города, он провез нас, пока было по пути, потом высадил на МКАД и поехал к развилке.

Он высадил нас на автобусной остановке. Ему в голову не пришло, что был уже час ночи и шел дождь. До развилки, куда он сам свернул, было три километра. Он хотел для нас как лучше, этот наш новый Толик.

– Девушка, а девушка! Тебя же на трассу выпускать нельзя, тебя же снимать начнут! – Толик ржет и бьется. Он ржет над Ромой. Со своими мокрыми дрэдами вокруг лица он и правда похож на девушку, если смотреть на лоб и глаза – у него очень чистые глаза. Но под носом рыжеватая небритость.

– Девушка, а девушка! Может, все-таки поднимите царственную свою лапку? Вы же как-никак профессионал. Может, стопнешь все-таки какую-нибудь тачку, твою в раста бога душу мать!

Толик знает, что говорит: Рома-Джа хорошо знаком с трассой. Каждое лето он уходит стопом в Крым, или на Кавказ, или еще куда-то.