Stop! или Движение без остановок . Журнальный вариант.

Богатырева Ирина

– Прощай, революция!

Толька обомлел и замер. А Кара прошлась по подоконнику, шагнула на рояль, клюнула под корень Сашкин перец, срубила, потрепала и бросила в окно. Толька сделал выпад, раскрывая руки, но Кара прыгнула к потолку, задела лампочку, которая висит здесь на шнуре, она качнулась, разбилась и полетела на нас осколками. Свет померк, и в резких сумерках я увидела, как скользнула тень Кары на фоне синего неба и зеленых июньских тополей.

– Мелкая дура, – сказал Толька без эмоций, стряхивая легкие стеклышки со своей головы. Темно-синее

вечернее небо заполнило нашу комнату.

В дверь постучали, и заглянул Сашка, зовя меня на вечерний выгул утюга, но его голос увяз в сумерках, и он все понял.

– Улетела, да.

– С твоим перцем, – сообщила Ленка.

Что можно сказать на это? Что сказать, что ответить тебе, Якиманка, если только не бросить тебя на твою судьбу, как ты бросаешь всех нас? И вот мы ушли, я, Сорокин и наш старый коммунский утюг, большой и тяжелый, с запекшимися на подошве остатками легких материй. Нам было странно, мы молчали и смотрели в небо, и тень смутных предчувствий летала над нами, как память о Каре.

Мы долго гуляли, мы дошли до Красной площади, дошли до Арбата, мы гуляли по бульварам, и были уже смутные рассветные сумерки, когда повстречали мы Грана, и Гран нас позвал на Восток. И мы почти согласились. Мы сказали только, что немного подумаем. Но о чем было нам думать, если оба мы знали, что привела нас к Грану Кара Зе Блэк.

Ибо это ее тень, как показалось нам обоим, скользнула на скамью, а когда мы подбежали, ее не было, там сидел Гран. Но ни я, ни Сорокин не признались друг другу, что видели.

Мы возвращаемся в коммуну, но наша комната еще спит чистым сном. Нет только Ромы-Джа. Окно распахнуто, и, сонные, мои соседи кутаются в свои одеяла как могут крепче.

Я сажусь на подоконник и смотрю на мокрый от поливалок асфальт, на детскую площадку и газон, по которому уже гуляют собаки с хозяевами.

Ко мне подсаживается Ленка и тоже спускает ноги вниз. Она зевает, ее глаза еще узки со сна, а белые волосы мохнаты, и как же мне свежо и радостно сидеть с такою Ленкой рядом!

– Ну че, неактуально больше, – говорит она, отдирает табличку и кидает ее, как бумеранг. “ЗапаснЫй выход” крутится несколько раз и плоско падает во двор. Я улыбаюсь, я вспоминаю, что в десять у нас с

Сашкой встреча с Граном и что до этого я хочу собрать рюкзак, и чувствую себя так, будто раскрываю крылья, толкаюсь от подоконника и оставляю навсегда позади распахнутое окно Якиманки, взрастившего нас коммунского рая.

НА ОЗЕРО

– Жизнь – это движение без остановок, – сказал Гран, и лето мое взорвалось и понеслось так, что остановки мне только снились.

Была Якиманка – и скрылась в смоге Москвы Якиманка, был Сашка

Сорокин – и остался позади Сашка Сорокин, стоило только мне заявить, что идти я хочу с Граном, странным и неизвестным Граном, – отсюда и впредь, на Восток. Такого стопа еще у меня не было, такого легкого, спонтанного, стремительного и страстно-устремленного

к одному ему,

Грану ведомой, в бесконечности мерцающей цели.

– Всегда смотри им в глаза и говори про себя: “Стоп!”, – учил он и щурился на горизонт.

Гран – ветер, Гран – странник, он похож на флибустьера в черной бандане и с мохнатой бородой. Кожа его любит солнце, глаза его любят дали, и кто может открыть: что у него на уме?

– И что, помогает?

Гран – учитель, он готов учить птиц в зарослях, солнечные лучи, воды речки. Может быть, поэтому он на дороге: дорога любит тех, кто знает, что несет с собой. А что несешь ты, приятель, кроме светлого своего, вечного одиночества?

– Что значит – помогает? Ты передаешь им свою команду. Для них эта команда звучит как: “Стоп”.

Я учусь у него. Впитываю каждое слово и жест. Через сутки у меня его походка, через трое – его манера ухмыляться и одобрительно молчать тогда, когда на Якиманке сказали бы: “Круто! Клево!” – звенящим от восторга голосом. Чему он меня научит – видит бог и все добрые его посланники, но вокруг Грана – сила, и она захватила меня с самого первого мига. И если кто-то может подумать, что он вдруг остановится и пустит корни, то я первая не захочу такого Грана знать.

– И ты видишь их глаза с такого расстояния и скорости?

– Это не имеет значения.

Если мы останавливаемся поблизости от придорожной кафешки, Гран отправляет меня туда с котелком, в котором шуршит сухая гречка, и я возвращаюсь с кашей, чаем и двумя булочками, оставив после себя только хорошее настроение. Кто бы мне сказал раньше, что я умею так?

– Да нет, я понимаю, но пока не похоже, чтобы это каждый раз срабатывало.

– Не смотри на явления, смотри на суть. Все, что с нами происходит,

– знаки. Если эта машина нам не остановилась, это что-то значит.

– Значит, будет следующая, которая остановится?

– И это тоже. А кто будет в машине? Смотри на людей и учись – это тоже знаки, обучающие программы. Почему именно этих людей, а не других, послала тебе дорога? Чему внутри тебя соответствует этот человек? Учись это видеть.

Я училась и видела. Радовалась, что именно такого человека послала мне дорога, и варила на привалах еду. Задавала вопросы, и Гран всегда обстоятельно на них отвечал.

Только на один вопрос не отвечал Гран: куда и зачем мы идем? И почему-то от этого росло и зрело во мне чувство, что иду я не просто так, что у него давно уже есть на все планы.

Ты поднимаешь руку и щуришь глаза. И если бы, если бы, если бы только мне знать, что видишь ты в этот миг, приятель, когда глядишь на дорогу и ловишь блики лобового стекла!

То ехали, то стояли. Сначала больше стояли. Москва держала и не хотела отпускать. Мы зевали, обернувшись к потоку, глядя в сторону столицы, а путь наш лежал за спиной и не спешил принимать нас. Мы были как камни в тугой рогатке, и кто-то никак не мог оттянуть резинку, чтобы выстрелить нами на Восток.