Stop-кадр!
Шрифт:
Берег и улицы позади Колина и Мэри заполнялись людьми. Мимо устало тащились с пустыми хозяйственными сумками погруженные в молчание старухи в черных платках. От ближайшего дома доносился резкий аромат крепкого кофе и сигарного дыма, который смешивался с запахом дохлой рыбы, делая его почти неуловимым. Рядом с ящиками, чуть ли не под ноги Колину и Мэри, бросил связку сетей худой и морщинистый рыбак в рваном сером костюме и некогда белой рубашке без пуговиц – впечатление было такое, будто он много лет назад оставил службу в конторе. Колин отреагировал неуверенным примирительным жестом, но рыбак, уже шагавший прочь, четко произнес: «Туристы!» – и взмахом руки подтвердил свое право на отступление от правил.
Колин разбудил задремавшую Мэри и уговорил ее прогуляться до больничного
Когда они подошли к внушительной сторожке у ворот, служившей больничной проходной, речной трамвай уже отчаливал. Судном правили двое молодых людей с одинаковыми тонкими усиками, в синих пиджаках и темных очках в серебряной оправе. Один в ожидании стоял у штурвала, а другой, ловко, небрежно вращая запястьем, разматывал швартов с кнехта; в самый последний момент он шагнул на палубу над расширяющейся полоской маслянистой воды, одновременно отцепил стальной барьер, за которым толпились пассажиры, и одной рукой закрепил его, равнодушно глядя на удаляющийся причал и громко болтая с напарником.
Не сговариваясь, Колин с Мэри удалились от моря и влились в людской поток, который двигался через проходную и, поднимаясь по крутой подъездной аллее с цветущими по обеими сторонам кустами, направлялся к больнице. Сидевшие на скамеечках пожилые женщины продавали журналы, цветы, распятия и статуэтки, но никто не задерживался возле них хотя бы для того, чтобы бросить беглый взгляд.
– Если здесь есть амбулаторное отделение, – сказал Колин, крепче сжав руку Мэри, – значит, возможно, есть и буфет.
Мэри вдруг пришла в раздражение.
– Мне просто необходимо выпить стакан воды. Вода-то у них наверняка найдется. – Нижняя губа у нее потрескалась, а под глазами появились темные круги.
– Непременно, – сказал Колин. – Это как-никак больница.
У входа – ряда стеклянных дверей, увенчанных огромным полукруглым витражом, – уже образовалась очередь. Поднявшись на цыпочки, Колин с Мэри сквозь отражения людей и кустов различили человека в форме привратника или полицейского, стоящего в темноте между первым и вторым рядами дверей и проверяющего документы у каждого посетителя. Все вокруг доставали из карманов и сумочек свои ярко-желтые пропуска. Несомненно, начались часы посещения: никто из ожидавших в очереди не казался больным. Люди постепенно сгрудились у дверей. На стоящей на подпорках у двери доске было прикреплено красиво написанное от руки объявление, состоявшее из одного длинного, сложного предложения, в котором дважды встречалось слово, похожее на «безопасность». Слишком уставшие, чтобы сразу выбраться из очереди или, переступив порог и оказавшись перед охранником, объяснить, что им необходимо подкрепиться, Колин с Мэри побрели обратно, вниз по аллее, а вдогонку им участливо понеслись советы толпившихся у входа людей, судя по всему, в районе было несколько кафе, но рядом с больницей – ни одного. Мэри сказала, что ей хочется сесть где-нибудь и поплакать, и как раз когда они подыскали подходящее место, послышался громкий крик, а потом – приглушенный шум судового двигателя, которому дали обратный ход; у причала швартовался еще один речной трамвай.
Для того чтобы добраться до гостиницы, нужно было перейти через одну из самых известных мировых достопримечательностей – огромную площадь, которую с трех сторон обступали величественные здания с аркадами. На широкой ее оконечности возвышалась красная кирпичная башня с часами, а за ней – знаменитый собор с белыми куполами и роскошным фасадом, великолепное сочетание – как его часто описывали – стилей многовековой цивилизации. Сосредоточенные на двух длинных сторонах площади, словно разделенные брусчаткой противостоящие армии, стояли друг перед другом плотные ряды стульев и круглых столиков, принадлежащих издавна существующим кафе. Расположившиеся по соседству оркестры под управлением дирижеров в смокингах, не замечая утренней жары, исполняли одновременно марши и романтические произведения, вальсы и отрывки из популярных опер с громоподобными кульминациями. Повсюду толклись,
Колин и Мэри с трудом сошли с судна и теперь, еще не перейдя площадь, стояли в укорачивающейся тени башни с часами. Мэри несколько раз глубоко вздохнула и предположила, что здесь найдется глоток воды. Стараясь не отставать друг от друга, они начали обходить площадь по краю, но свободных столиков не было, не было даже свободных стульев, и стало очевидно, что большинство людей, движущихся взад и вперед по площади, ищут место, где можно присесть, и что те, кто удаляется в лабиринт узких улочек, поступают так от досады.
Наконец, лишь постояв несколько минут возле столика пожилых супругов, которые ерзали на стульях, размахивая своим счетом, они смогли сесть, и тут выяснилось, что столик находится на дальнем фланге территории их официанта и что многие другие посетители, вытягивающие шеи и неслышно щелкающие пальцами, будут удостоены внимания раньше их. Мэри уставилась на Колина, прищурив воспаленные глаза, и что-то пробормотала, с трудом шевеля потрескавшимися, начинающими распухать губами; и когда он в шутку предложил ей помои из стоящей перед ним маленькой кофейной чашечки, она закрыла лицо руками.
Колин, обходя столики, поспешно направился к аркаде. Но группа официантов, которая прохлаждалась в глубокой тени у входа в бар, с криками прогнала его прочь. «Нет воды», – сказал один и показал на яркое, светлое море выгодных клиентов, окаймленных темными изгибами арок. Вернувшись за столик, Колин взял Мэри за руку. Они сидели приблизительно на равном расстоянии от двух оркестров, и хотя музыка звучала не очень громко, диссонансы и несовместимые ритмы затрудняли принятие решения.
– Думаю, сейчас что-нибудь принесут, – смущенно сказал Колин.
Они разняли руки и откинулись на спинки стульев. Колин проследил за пристальным взглядом Мэри и увидел неподалеку семейство, чей самый маленький ребенок, поддерживаемый отцом и покачиваясь, стоял на столике среди пепельниц и пустых чашек. На нем были белая широкополая шляпа от солнца, кофточка в зеленую и белую полоску, широкие штанишки, украшенные розовыми кружевами и белой лентой, короткие желтые носки и ярко-красные кожаные ботиночки. Губ не было видно из-за крепко прижатого к ним маленького кругляша соски-пустышки, отчего на лице застыло уморительное изумленное выражение. Слюна из уголка рта тонкой, как след улитки, струйкой стекала на подбородок в впадинку под нижней губой и образовывала блестящую капельку. Ручонки малыша то сжимались в кулачки, то разжимались, голова комично покачивалась, слабые пухлые ножки изогнулись колесом по обе стороны большого, неприлично выпирающего подгузника. Взгляд круглых, ясных глаз быстро скользнул по залитой солнцем площади и, казалось, с удивлением и гневом был теперь устремлен на крыши собора, где, как было однажды написано, гребни сводов, словно в экстазе, бросаются в мраморную пену и вздымаются высоко в голубое небо в сверкающих кольцах застывших в камне брызг – как будто буруны были скованы морозом на берегу, прежде чем утихло волнение. Малыш издал тонкий, гортанный звук, и его ручонки дернулись в сторону здания.
По направлению к ним, лавируя между столиками, мчался официант с подносом, уставленным пустыми бутылками, и Колин на всякий случай поднял руку, но не успел он ею помахать, как тот, промчавшись мимо, отбежал на несколько футов от них. Семейство собиралось уходить, и младенца передавали с рук на руки, пока он не добрался до матери, которая вытерла ему губы тыльной стороной ладони, осторожно положила его на спину в отделанную металлом коляску и принялась с усилием, рывками, затягивать у него на руках и груди кожаные ремни с множеством пряжек. Когда малыша увозили, он откинулся на подушечку и устремил свой разъяренный взгляд в небеса.