Сторож сестре моей. Книга 1
Шрифт:
Его симпатии целиком были на стороне Людмилы на той вечеринке, которая в любом случае явилась бы для нее тяжелым испытанием, даже если бы Сьюзен не вела себя по-свински. Людмила держалась с огромным достоинством и мужеством, когда Сьюзен, будто бы случайно, облила коктейльным соусом [17] ее светлое кружевное платье, а затем окончательно сожгла мосты между собой и отцом, сказав достаточно громко, чтобы слышали все присутствовавшие:
— Ну, никто лучше тебя, Людмила, не умеет выводить пятна. Ты прославилась этим в Палм-Бич, когда начала работать у нас служанкой.
17
В данном случае коктейль — закуска из крабов и устриц с соусом.
Во время медового месяца были моменты, когда Людмила мысленно возвращалась к тому вечеру, который закончился тем, что Бенедикт сказал дочери, что он не хочет ее видеть, пока она не извинится. И еще она думала о письме Сьюзен к ней, которое она никогда не показывала Бенедикту, сознавая, что если он его прочтет, то трещину, похоже, будет невозможно залатать.
Она вспомнила о письме вечером в день отплытия на суперлайнере «Соединенные Штаты», совершавшего свой первый трансатлантический рейс. Людмила задержалась, одеваясь к обеду, и встретила Бенедикта в баре, нарядившись в самое элегантное вечернее платье из своего приданого только затем, чтобы узнать, что «в первый день отплытия к обеду специально никогда не одеваются». Она вспомнила о письме снова, когда заказала метрдотелю красное вино, а не белое к своему омару, и еще раз, когда за столом капитана она вызвала почти откровенные смешки двух седовласых матрон, когда решила, что Марк Твен — имя голливудского актера.
Каждый раз, когда Бенедикт хмурился, ей становилось не по себе. Никто и ничто не могло отравить им ни секунды великой страсти, связывавшей их. Стоило ему лишь прикоснуться к ней или ей приласкаться к нему, и этого было достаточно, чтобы мгновенно, подобно удару тока, между ними вспыхнула страсть; однако, когда он, обессиленный и удовлетворенный, засыпал рядом с ней, она вспоминала, как он мрачнел и хмурился, и это наводило ее на мысль о жестоких словах Сьюзен. «Что дает тебе смелость думать, будто ты можешь стать достойной женой моему отцу, одному из самых образованных и талантливых мужчин Америки? Как долго, по-твоему, продлится физическая страсть пожилого человека к дешевой, невежественной мужичке вроде тебя? Когда он поймет, какой ущерб он нанес доброму имени и чести нашей семьи, вот тогда он попытается загладить вину и вышвырнет тебя на свалку отбросов, где тебе самое место. Если бы я только могла заставить тебя сейчас страдать и заплатить за смерть моей матери, потому что ты была причиной ее смерти. Я нахожу единственное утешение в том, что однажды ты за это заплатишь, вероятно, раньше, чем позже, когда отец прозреет и увидит тебя такой, какова ты на самом деле, дрянная, алчная шлюха».
ЛУИЗА
Нью-Йорк, 1954
— Бенедикту не нравится, когда я курю. Он говорит, что предостережения «Ридерз дайджест» вполне обоснованы.
Людмила надеялась, что в ее голосе не прозвучало того сожаления, которое она на самом деле испытывала, отрицательно покачав головой, в результате чего Александра Сэнфорд неторопливо положила обратно в сумочку ониксовый портсигар. Людмила с нескрываемым восхищением смотрела, с каким изяществом Александра склонила голову, когда метрдотель поднес огонь к ее сигарете, и затянулась через фирменный мундштук из слоновой кости с бриллиантами.
— Я курю только сигареты с фильтром. Передай своему драгоценному супругу, чтобы он поменьше командовал.
Она говорила непринужденно, однако в ее тоне чувствовался легкий упрек, как напоминание Людмиле, что она уже не впервые за время ленча упоминает о том, что любит или не любит Бенедикт.
«Бенедикт хочет, чтобы я придерживалась американского стиля».
«Бенедикту не нравятся короткие волосы».
«Бенедикт не одобряет решительные перемены; он считает, что его квартира самая лучшая в Нью-Йорке. Он пока не хочет переезжать».
Наверное, Александра Сэнфорд — одно из наиболее известных имен в светских анналах — подумала, что Людмила полностью под каблуком у Бенедикта. В известном смысле так оно и было. Она находилась под каблуком у мужа, но подобное положение вещей отвечало ее желанию. В настоящий момент. Скоро, постепенно осуществив свои замыслы — хотя и с полного одобрения Бенедикта, — она надеялась, что сможет показать миру, миру Бенедикта, кое-какие стороны своей истинной, сильной, независимой натуры.
— Я восхищаюсь твоим желанием работать, — сказала Александра за кофе. — Неизвестно почему, но, кажется, все лучшие косметологи, знающие толк в том, что касается ухода за кожей, приехали из Румынии или России, как ты. Думаю, что твой магазин — или следует говорить салон? — будет иметь сногсшибательный успех. Замечательно, что ты устроишься по соседству! Если я буду приходить каждый день, могу я надеяться, что когда-нибудь моя кожа станет, как у тебя?
— Конечно! Даже если ты будешь приходить через день.
Людмила неоднократно говорила Александре, что приехала из Чехословакии, но не сочла нужным делать той замечание. Людмила стольким была ей обязана. В отличие от большинства женщин, знакомство с которыми поощрял Бенедикт, Людмиле Александра нравилась и начинала внушать доверие, хотя она приходилась Хани подругой и, разумеется, по возрасту была ближе Бенедикту, чем ей самой: она имела дочерей-подростков, близнецов, Хэрриет и Пенелопу.
— А что на сей раз говорит этот ужасный подрядчик? Он наладил отопительную систему? Ты уже назначила дату открытия?
— Я рассчитываю открыть магазин через две недели после Дня труда [18] . Один из консультантов Бенедикта из отдела информации утверждает, что именно в это время большинство женщин возвращается в Нью-Йорк. Ты согласна? — И добавила, слегка покраснев и не отдавая себе в этом отчета: — Как ты знаешь, Бенедикт не хочет, чтобы я проводила лето в доме на Лонг-Айленде, если ему нужно задержаться в городе.
18
Праздник, отмечаемый в Америке в первый понедельник сентября.
Она бывает совершенно очаровательной, подумала Александра. Очаровательная, несколько загадочная и намного умнее большинства людей, особенно женщин, которые берутся судить о ней.
С самого начала львиная доля приглашений, которые Бенедикт советовал Людмиле принимать — теперь она это знала точно, — приходила от женщин, смотревших на нее как на диковинку или чудо секса. Она по-прежнему была источником сплетен, не столько в газетах — для них она скоро перестала представлять интерес, так как они с Бенедиктом редко участвовали в общественно значимых событиях, — сколько для богатых праздных светских женщин, которые бесконечно перемывали ей косточки, страстно желая узнать, что же именно побудило столь выдающегося и блестящего мужчину, как Бенедикт, жениться на ней! Бенедикта, который мог запросто купить и продать «сотню таких, как ты», как однажды с холодным презрением сказала ей Сьюзен.
Сегодня, как, впрочем, и во время других ленчей и чаепитий за прошедшие два года, Людмила чувствовала, что Александра искренне хотела помочь и подружиться с ней. И она уже немало помогла ей, порекомендовав превосходный штат новой прислуги для апартаментов на Парк-авеню, когда прежние слуги, все до единого, за исключением верного дворецкого Торпа, уволились, стоило ей сделаться миссис Тауэрс. Но этот ленч был особенным: они встретились, чтобы отметить гораздо более значительное событие. Она уже говорила об этом, но готова была повторить снова.