Сторож сестре моей. Книга 1
Шрифт:
Только две журналистки из всего многочисленного собрания сказали, что у них найдется время для двухчасового сеанса, и Луиза немедленно встревожилась, решив, что два часа, возможно, слишком долго, хотя большинство процедур, предлагаемых салоном «Рубинштейн» в Лондоне, занимали не меньше времени. Вероятно, женщины в Нью-Йорке заняты гораздо больше, чем медлительные представительницы их пола в Лондоне. Луиза зафиксировала эту мысль в записной книжке, которую теперь повсюду носила с собой.
Идея предложить ведущим журналисткам посетить институт в частном порядке также исходила от Бенедикта. Он объяснял ей:
— Во время пробных сеансов, пока твои эстетики или косметологи или как ты там их называешь учатся обращаться с новыми средствами и привыкают к работе, уместно присутствие прессы. Для любого начинания, крупного или незначительного, предварительная реклама — но не слишком преждевременная, а то люди забудут — весьма полезна, так как она возбуждает общественный интерес, который впоследствии будет подогрет второй волной репортажей в газетах, которые появятся после официальной презентации.
В день открытия Евгения Шеппард целиком посвятила свой раздел новому институту красоты, пылко расхваливая как сам институт, так и его необыкновенную хозяйку, которая предпочитала работать вместо того, чтобы, будучи женой одного из самых богатых людей страны, жить в праздности, наслаждаясь роскошью. Шеппард высказала дерзкое предположение, что перед «Тауэрс фармасетикалз» открываются, возможно, даже большие перспективы в сфере косметического бизнеса, чем в традиционной области производства медикаментов, и сопровождалась статья фотографией миссис Тауэрс, снятой крупным планом, с подписью: «Обладательница самой красивой кожи в мире делится своим секретом».
В то же утро агентство по связям с общественностью информировало, что и «Вог», и «Харперс базар» изъявили желание прислать фотографов и модели для предстоящих очерков; журнал «Лайф» тоже проявил определенный интерес.
— Я так волнуюсь, — призналась Луиза Бенедикту, когда машина подъехала к институту в начале шестого. По обеим сторонам широкой красной ковровой дорожки, выстланной до бровки тротуара, уже выстроились в ожидании фотографы. — Ох, Бенедикт, ты думаешь, кто-нибудь придет? Я имею в виду, в списке гостей множество влиятельных людей, все благодаря тебе… но захотят ли они прийти, чтобы взглянуть на новый магазин, мой магазин?
Бенедикт рассмеялся, но все-таки поправил ее:
— Никогда не говори «магазин». Это звучит дешево. То же относится и к «салону». Ты — владелица института, Института Луизы Тауэрс. А теперь не падай духом. Выпрямись и держись так, как ты обычно делаешь на людях — будто видишь перед собой нечто, недостойное твоего внимания. Что касается гостей, разумеется, они придут. Возможно, они и влиятельные люди, но, как и большинство в этом городе, любители погулять за чужой счет. Учитывая сорт шампанского, которым мы сегодня угощаем, мы с трудом избавимся потом от них. — Он, нахмурившись, помолчал. — На всякий случай нужно убедиться, что служба безопасности прислала достаточно сотрудников, чтобы справиться с проверкой имен по списку приглашенных. У нас не хватит места для «зайцев», но после публикации восторженного отзыва мисс Шеппард, боюсь, они к нам пожалуют.
— Зайцы? — Луиза никогда не слышала этого слова, но прежде, чем она успела спросить, что оно значит, ее ослепили вспышки фотокамер, когда она вышла из машины, причем от неожиданности она даже подскочила на месте. Бенедикт быстро увлек ее внутрь, где их дожидались четверо сотрудников с бледными, напряженными лицами, одетых в ослепительно белые, накрахмаленные униформы.
В течение нескольких минут, предложив всем по бокалу шампанского и выпив за успех, Бенедикт сумел всех успокоить. Хотя до начала официальной части оставалось еще сорок пять минут, Луиза чувствовала слабость и головокружение, когда проходила по залам, проверяя каждую мелочь, проводя пальцем по перилам, чтобы удостовериться, что на них нет ни пылинки.
Наверное, это все сильный аромат, исходивший от множества гирлянд из белых роз, которыми было увито все вокруг, и даже в гардеробе к белым крючкам были прикреплены маленькие букетики. Она прислонилась головой к окну, большому окну в глубине института, из которого открывался прекрасный вид.
Сзади подошел Бенедикт.
— Я очень горжусь тобой, Лу, — мягко сказал он. — Дай мне свою руку.
Он открывал темно-голубую бархатную коробочку. В ней лежал, поблескивая, золотой браслет, на котором было выгравировано имя «Луиза».
— О, дорогой, он такой красивый.
— Взгляни на обратную сторону. — Там было имя «Людмила». — Мне правда нравятся оба твоих имени, крошка Лу, — сказал он, глядя ей в глаза.
Она выглядела такой юной и ранимой. Он ощутил, как его затопила волна любви к ней. Боже, он надеялся, что никогда не наступит день, когда она решит, что он слишком стар для нее.
У них за спиной раздался знакомый голос. Это появилась Александра Сэнфорд.
— Браво, Бенедикт! Мои поздравления, Луиза! — промурлыкала она. — Здесь все такое изумительно белое, чистое, идеальное, словно попадаешь в Швейцарию.
К шести тридцати магазин был полон гостей, толпа выплескивалась даже на мостовую, куда все время подъезжали машины, высаживая женщин, чьи имена постоянно мелькали в разделах светской хроники (например, трех сестер Габор и Таллулы Бэнкхед), а также женщин, редко дававших повод для сплетен, рафинированных дам, занимавших ведущие позиции в обществе; многие из них были женами и родственницами друзей Бенедикта и его деловых партнеров.
Из отчета, опубликованного в «Нью-Йорк таймс» следовало, что на открытии присутствовали гости самого разного возраста: от совсем молоденьких девочек — подростков (четырнадцатилетние дочери-близнецы Александры) до внушительных матрон, за семьдесят, включая сестру отца Бенедикта, внушавшую трепет всем, кто ее знал, Урсулу, которая не поленилась приехать из Мэна, чтобы своими глазами посмотреть, чем на сей раз решил заняться ее любимый племянник. Газета цитировала также отрывки из коммюнике, отметив его своеобразие: «К старению приводит небрежность, отсутствие заботы о своей внешности. Тщательный уход за кожей должен сделаться повседневной привычкой, столь же естественной и необременительной, как чистка зубов». Там было сказано намного больше, что наверняка не ускользнет от внимания крупных журналов, которые будут вновь возвращаться к этой теме еще многие месяцы. «Кожу старит не время, а вредные привычки и плохой уход. Кожа — это самый обширный орган человеческого тела и заслуживает должного внимания и лечения», — последнее замечание Луиза вычитала в одном из — капитальных трудов по анатомии и с одобрения Бенедикта включила этот абзац в коммюнике, когда ей прислали текст на одобрение.
Несколько последующих месяцев Бенедикт разрешал Луизе большую часть времени проводить в институте: начиная с первого дня работы клиенты буквально штурмовали двери этого заведения. Через месяц Луиза сократила длительность процедур до девятнадцати минут и увеличила плату на пять долларов. И тем не менее список ожидающих своей очереди неуклонно рос. Это было поразительно, но даже некоторые из женщин, которые отнеслись к ней с глубочайшим презрением после замужества, теперь добивались приема.