Сторожи Москвы
Шрифт:
Активностью Ртищев нажил себе множество врагов, в том числе в среде церковников, поскольку он указывал на неправильности в церковной службе и уставе, а самому Никону советовал не вмешиваться в государственные дела.
Попытка убийства Ртищева первый раз привела к еще большему его сближению с Алексеем Михайловичем. Царь благодаря заступничеству боярина Морозова делает Федора Михайловича заведующим своей соколиной охотой. По свидетельству современников, именно Ртищев становится автором устава соколиной охоты.
Вторичное покушение на жизнь Ртищева заставляет последнего искать спасения
Перед кончиной Ртищев завещал отпустить всех своих слуг на волю и не притеснять крестьян. Между тем Спасопреображенский монастырь продолжал процветать и обустраиваться. В 1675 году в нем строится надвратная церковь Андрея Стратилата (перестроена в 1805 г.), в течение 1689–1703 годов церковь Воскресения – обе дошли до наших дней.
При Петре I принимается решение превратить Спасопреображенский монастырь в некий род будущего Воспитательного дома – «заведение для подкидышей и беспризорных детей». Но такой статус сохраняется в монастыре лишь в течение 1724–1731 годов. В 1764 году он упраздняется вообще и в нем основывается богадельня. Те м не менее в 1748 году здесь появляется церковь Иоанна Богослова, а в XIX веке корпуса богаделен. Память об «учительной» обители остается в анналах Москвы.
Монастырь всех скорбящих радости
Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми твоими и всесильными мольбами отжени от мене смиренного и окаянного раба твоего уныние, забвение, неразумие, нерадение и вся скверная, лукавая и хульныя помышления от окаянного моего сердца и от помраченного ума моего, и погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен. И избави мя от многих лютых воспоминаний и предприятий, и от всех действ свободи меня.
Понял сразу: это конец. Хоть отчаянно делал все, что подсказала последняя надежда. Летописцы скажут: заскорбел главою. Может, и так. Только голова не отказала. Сознание не мутилось. Хворей за всю жизнь не знал. Лекарей не допускал. Обходился травами. Семьдесят лет – велик ли век для монаха!
5 марта слег. Спустя десять дней соборовался и посвятился елеем. Полегчало. Не могло не полегчать. Как у всех. 16 марта распорядился «за спасение души своей и ради облегчения от болезни» подать милостыню. Во все московские монастыри. Женские и девичьи. Игуменьям и старицам. Кроме Воскресенского, что в Кремле, и Алексеевского, что в Чертолье. Кремлевский – царицын, негоже. Алексеевский стал тюремным двором для женщин-узниц. Для Тайного приказа. Пытошным. Там и на дыбу подымали, и плетьми били, да мало ли.
И еще по всем богадельням московским – мужским и женским. Нищему каждому по шести денег. Вроде и немного, а гляди – пятьдесят восемь рублей десять денег набежало. Казначей Паисий успел ответ дать. Святейший Иоаким всегда знал деньгам счет. Пустых трат не терпел. На школьников и учителей – другое дело.
Только главным оставалось завещание. Не о богатствах и землях – о них позаботился
О другом думал: чтоб духу не было на Русской земле ни раскола, ни чужих законоучителей. Государям завещал. Петру и Иоанну Алексеевичам. Больше полугода прошло, как не стало власти у мудрейшей из мудрых царевны Софьи. С ней все иначе было. Теперь убеждал. Наказывал. Грозил. Властью своей и бедами.
Того же 16 марта приказал прикупить каменный гроб. Его велел отныне называть ковчегом. Так потом и пошло. Если в Мячкове на каменоломнях у каменщиков нету, у московских каменных дел подмастерьев спросить. От кончины до погребения один день положен – успеть ли?
Успели. Хоть 17-го святейшего не стало. В своей келье отошел. На Патриаршем дворе. В тот же час доставили в келью дубовый гроб. Казначей Паисий записал в расход: за два рубля. Все по чину и обычаю. Снаружи черное сукно с зелеными ремешками. Внутри – бумага, бумажный тюфяк и бумажная подушечка.
Одр для выноса ковчега новый изготовили. Тоже под черным сукном. Гвоздей отпустили в обрез: дорогой материал не портить. Святейший сколько раз говаривал, чтоб лоскут не пропадал – отпевавшим попам в награду давался. Все было готово для последнего пути девятого патриарха.
Гроб сначала вынесли в домовую церковь. Патриаршию. Двенадцати Апостолов. Ту самую, которую кир Иоаким строил, украшал. Сюда мог прийти для прощания каждый. Приложиться к руке усопшего, отдать земной поклон. Часть дня и всю ночь.
19 марта под перезвон всех кремлевских и городских церковных колоколов подняли одр архимандриты и игумены. Хоронила святейшего вся Москва.
Впереди шествовали протопопы, священники всех сороков, дьяконы с иконами, крестами, рипидами, певчие с лампадами и свечами. Перед самым одром несли великий символ русского патриаршества – посох святого Петра Митрополита. Шествие двигалось под надгробное пение. В Успенский собор. Главный в государстве. Где короновали на царство царей и погребали церковных иерархов. Цари земные – цари духовные. В пышности и торжественности церемоний одни не уступали другим.
Надгробие на могиле Ф. Н. Плевако. Фото конца 1920-х гг.
Достойной святейшего должна была быть и могила. Ее копали в самом соборе. Выкладывали кирпичом на извести. Посередине выводили кладку. Кладка служила постаментом каменного гроба-ковчега с покрытой резьбой крышкой. На крышке приличествующие слова в расписанной и позолоченной кайме. Другая надпись на особой каменной доске, которую приставляли к гробнице, – «летопись» жизни и деяний покойного.
В одном чин был нарушен. То ли волею покойного, то ли приказом государей на кладку гроб дубовый не поставили, а положили вынутое из него тело. За всю историю патриаршества такое раньше случалось всего один раз. С Иосафом I, преемником Филарета. Михаил Федорович сам повелел опустевший гроб «поставить в Колокольницу под большой колокол». Так и хранить. Вечно. Куда потом делся – неведомо.