Стоунхендж
Шрифт:
— Твой брат ведёт с нами войну, — угрюмо сказала она.
— Ленгару нравится воевать.
— И нравится делать детей. Дирэввин беременна.
— Я слышал об этом.
— Возможно, её молоко отравит выродка, — сказал Санна, — и его отца тоже.
Она натянула меха вокруг плеч.
— Ленгар захватывает наших людей, Камабан, и приносит их в жертву своим богам.
Камабан сел на пятки.
— Ленгар полагает, что боги подобны собакам, которых можно кнутом принудить к повиновению, — сказал он, — но очень скоро он узнает, что их кнуты намного сильнее. Но сейчас он исполняет волю Слаола, и я полагаю, у него всё получится.
— Слаол? — зашипела Санна.
— Великий бог, —
Санна уставилась на него, струйка перемешанной с мёдом слюны потекла с её губ.
— Единственный бог? — спросила она, не веря своим ушам.
— Я говорил тебе, что я хочу учиться, — сказал Камабан, — поэтому я учился, и я понял, что Слаол — это бог, который выше всех других богов. Нашей ошибкой было поклоняться остальным, так как они слишком пресмыкаются перед Слаолом, чтобы обратить на нас внимание.
Он улыбнулся над потрясённым выражением лица Санны.
— Я последователь Слаола, Санна, — сказал он, — я всегда им оставался с тех пор как был ребёнком. Даже когда я слушал твои рассказы о Лаханне, я был почитателем Слаола.
Санну забила дрожь от его слов.
— И зачем же ты вернулся сюда, глупец? Ты думаешь, я люблю Слаола?
— Конечно же, я пришёл повидать тебя, моя дорогая, — спокойно сказал Камабан. Он подложил оставшийся кусок дерева в очаг, и двинулся в её сторону. Там он присел и обнял её за плечи.
— Я заплатил тебе за обучение, помнишь? Сейчас я хочу получить заключительный урок.
Старая женщина увидела кровь на его руках, и попыталась вцепиться ему в лицо.
— Я ничего тебе не дам.
Камабан развернулся к ней лицом.
— Ты преподашь мне последний урок, Санна, — нежно сказал он. — Я оплатил его золотом Слаола.
— Нет! — прошептала она.
— Да, — сказал нежно Камабан, затем он наклонился вперёд и впился поцелуем ей в рот. Она сопротивлялась, но Камабан своим весом повалил её вниз. Он всё ещё целовал её, его рот не отрывался от её рта. Несколько мгновений она пыталась избежать его поцелуя, поворачивая голову, но он был сильнее.
Она с ненавистью смотрела ему в глаза, а он раздвинул шкуры на её груди, положил руку на шею и начал давить. Старая женщина опять начала бороться, издав слабый стон, но Камабан плотнее прижал рот к её губам, сильнее сжал руку, и зажал ей ноздри левой рукой. Всё время он не отрывал свои зелёные глаза от её чёрных глаз.
Это заняло много времени. На удивление много времени. Старая женщина брыкалась и изгибалась под шкурами, но через некоторое время судорожные движения прекратились, а Камабан всё ещё целовал её. Огонь снова почти погас за время завершения мелких, похожих на птичьи, движений Санны, однако её глаза были всё ещё открыты, и Камабан не отрывал от них взгляда. Наконец, осторожно, как будто ожидая подвоха, он медленно оторвал своё лицо от неё. Он ждал, его рот едва-едва отодвинулся от её рта, но она не пошевелилась. А он всё ещё ждал, едва осмеливаясь дышать, но, наконец, он улыбнулся.
— Какой медово-сладкий поцелуй! — сказал он неподвижно лежащему телу. Затем притронулся пальцем к её лбу. — Я забрал твой последний вдох, женщина. Я завладел твоей душой.
Он сидел некоторое время, испытывая триумф. С её последним вздохом он похитил её силу, и завладел её душой. Но потом он вспомнил о скором рассвете, и торопливо пересёк хижину. Он сдвинул камни, окружавшие небольшой очаг, куском дерева разгрёб горящие дрова, угли и пепел. Он отыскал сломанный олений рог, и с его помощью раскопал горячую почву под очагом, отгребая землю в сторону. Он знал, где Санна прятала всё самое ценное.
Он раскопал
Он направился на север, и один ребёнок видел, как он покидает святилище в предрассветном тумане, но не поднял тревоги. Камабан похромал через покрытые инеем поля к темному лесу, в котором он скрылся до того, как взошедшее солнце ярко осветило храм Каталло.
Где лежала мёртвая великая колдунья Санна.
Хэрэгг нанял на зиму трёх рабынь. Они были из племени, обитающем далеко на севере, и разговаривали на языке, который не понимал даже Хэрэгг. Однако они хорошо знали свои обязанности. Самая младшая спала с Хэрэггом, а Сабан и Каган делили двух других.
— Мужчина должен спать с женщиной, — говорил Хэрэгг Сабану. — Это естественно.
Казалось, Хэрэгг получает мало радости от женщины. Вместо этого, ему доставляла удовольствие сама скромная жизнь долгой холодной зимой. Каждое утро он ходил в храм молиться, а потом приносил воду или лёд к очагу. Тем временем Каган кормил сеном или листьями трёх лошадей, с которыми они делили жилище. Вождь селения относился к Хэрэггу как к почётному гостю, и обеспечивал едой их всех. Кроме того, Сабан пополнял эти дары охотой. Он предпочитал охотиться в одиночестве, подкарауливая редкую добычу среди скованной льдом земли. Хотя однажды он присоединился к мужчинам из поселения, когда был обнаружен медведь, спящий в своей берлоге. Они разбудили зверя огнём и убили кремневыми и бронзовыми клинками, после чего Сабан вернулся домой с мясом окровавленной ляжки. Еды всегда не хватало, по крайне мере, для гиганта Кагана, однако они не голодали. Они ели ягоды и орехи, хранившиеся в кувшинах, опустошали свои мешки с зерном и травами, а при случае объедались олениной, зайчатиной или рыбой.
День за днём снег сверкал на холмах, и воздух, казалось, был наполнен искрящимся морозом, солнце всходило на короткое время, а ночи были бесконечно долгими. Они топили торфом, который Сабан ранее никогда не видел, но иногда, чтобы сделать огонь в хижине посильнее, они подкладывали ветки смолистой сосны, которые горели с дымом и запахом. Долгие вечера обычно были безмолвными, но иногда Хэрэгг рассказывал.
— Я был жрецом, — в одну из ночей сказал великан, сильно удивив Сабана. — Я был жрецом Сэрмэннина, и у меня были жена, сын и дочь.
Сабан ничего не сказал. Торф разгорелся докрасна. Три лошади переступали с ноги на ногу, и Каган, который любил лошадей, почувствовав сотрясение почвы, повернулся к ним и что-то успокаивающе закурлыкал им. Три женщины наблюдали за мужчинами, закутавшись в одну шкуру. Их густые чёрные волосы наполовину прикрывали шрамы на их лбах, которые показывали, что они рабыни. Сабан учил их язык, но сейчас он и Хэрэгг разговаривали на языке Чужаков.
— Мою дочь звали Мийа, — сказал Хэрэгг, пристально вглядываясь в яркое пламя. Он как будто разговаривал сам с собой, так как говорил очень тихо, и не глядел на Сабана. — Мийа, — его голос словно ласкал это имя, — и это было существо необыкновенной прелести. Необыкновенной. Я думал, что когда она вырастет, она станет женой вождя или предводителя воинов, и я был счастлив, потому что богатство её мужа будет обеспечивать мою жену и меня в старости и оберегать Кагана, когда нас не станет.