Стоунхендж
Шрифт:
В дверь грянули тяжелым. Доски затрещали, дверь едва не слетела с петель. Глаза старика выкатились, щеки стали белыми, как мел:
— Так это из-за него пропала моя защита! Вон отсюда!!!
Томас взял меч в обе руки. Олег поколебался, сказал медленно:
— Они ворвутся сюда раньше, чем мы покинем башню... А пока не уйдем, ты бессилен. У тебя должен быть другой выход!
— Нет другого выхода! — закричал старик страшно.
— Тогда мы все умрем, — сказал Олег просто. — Но мы двое еще можем прорваться, а ты?
Дверь затряслась с новой силой. С той
Томас остановился в двух шагах перед дверью и стал ждать. Меч в его руках чуть поворачивался, словно уже видел сквозь доски жертву. Женщина сняла с его пояса длинный узкий кинжал, встала рядом. Их плечи были почти вровень, хотя сэр Томас отличался ростом даже среди сильнейших рыцарей.
— Наверх, — вдруг закричал старик с мукой, — наверх, остолопы! Пусть пропадает, не пропадать же самому...
Олег первым сообразил, схватил Томаса за локти, вытолкал на лестницу, что вела к потолку. Крышка лаза откинулась. Томас увидел, как по синему небу плыли кучерявые барашки, похожие на безмятежные облака. Старик, пыхтя и отдуваясь, как большой изможденный паук, выкарабкался следом.
Возле длинной покосившейся трубы лежал свернутый ковер. Старик пинком развернул его, и в глаза всем четверым ударили яркие, почти не выцветшие краски. Пахнуло восточными цветами и пряностями. Олег кивнул понимающе, толкнул Томаса на середину. Внизу с грохотом вылетела дверь. Стремянка затряслась, по ней кто-то уже лез, пыхтел, его ободряли злые гортанные голоса.
— Во имя великого Стрибога... — начал старик, но Олег прервал:
— Тогда уж лучше Борея. Нам к северу.
— К северо-западу, — быстро поправил Томас. — И невысоко.
— И чтоб еще не дуло? — завизжал старик истошно. — Садись!!!
Из квадратного лаза в полу показалась голова в мохнатой шапке. Половец сразу завизжал страшным голосом, снизу завыли и заулюлюкали, а первый начал спешно выкарабкиваться на крышу. Томас засопел, ступил навстречу, поднимая меч.
Олег прыгнул, сшиб рыцаря на ковер, спасая его от брошенного дротика. В тот же миг под Томасом заколыхалось, словно он лежал на зыбучих песках. Его прижало лицом к ковру. Рядом кто-то тонко вскрикнул, он узнал голос женщины.
— А как же старик? — вскрикнул Томас. — Мы ж не скифы!
Чувствуя себя на зыбком плоту, что несется сквозь холодный ветер навстречу водопаду, он подобрался к краю ковра. Башня стремительно удалялась. Вокруг маленькой фигурки старика вспыхнул зеленый свет. Половцы, охваченные огнем, метались по башне, срывались с края.
Ковер мелко трясло. Томас сцепил зубы, те начали выбивать дробь. Еще не от холода, от гадкой тряски. А женщина может подумать, что вовсе от трусости! Холод придет позже, он знал по полету на Змее. Но там хоть края теплые, а здесь вовсе север, осень, утки летят мохнатые, как шмели.
— Управится, — успокоил Олег. — Не думал, что в твоей чаше такая сила... Или в гвозде?.. Наверное, в гвозде. Чаша что, а вот гвоздь из креста, в котором, козе понятно, откуда он возьмется —
Свирепый встречный ветер трепал красные, как пламя, волосы Олега. Он слегка щурился, горбился, но зеленые глаза по-прежнему смотрели вперед с угрюмым недоверием. Волчья душегрейка была распахнута на груди.
Он с неудовольствием повернулся к распластавшейся на ковре женщине. Старик все-таки втолкнул ее в последний миг! Мог бы сам защитить от половцев, но уж очень не хотел связываться с бабой. Да это и понятно: женщина в келье мага приносит несчастий больше, чем на корабле. Он знает, это он лучше этого доморощенного отшельника знает.
— Кто ты и как тебя зовут? — спросил он хмуро. — Как бы ты, девица, не попала из огня да в полымя.
Женщина вздрогнула, ее пальцы сжались на складках ковра еще крепче. Ветер трепал распущенные космы, серые и неопрятные, зато длинные.
— Меня зовут... Ярослава, но лучше Яра.
Томас оглянулся на них, покачал головой.
— Яра... Такого имени нет. Язычница?
— Я родилась весной, когда сеют яровые, — пояснила женщина, — потому и назвали Ярославой.
Калика хмыкнул, но смолчал. Его красные волосы трепетали на ветру, как пламя. Зеленые глаза бесстрастно смотрели вдаль. Женщина приоткрыла глаз, с удивительно лиловой сетчаткой, крупной и блестящей, покосилась на калику.
— Вообще-то все мои братья и сестры, даже двоюродные и троюродные, рождались зимой. Моя старшая сестра появилась на свет с первыми заморозками, потому ее назвали Льдинка, другая сестра, Снежана, родилась в день первого снега, потому у нее такое странное для вас имя. Я слышала, что моя троюродная сестра, что родилась за морем в день страшного мороза, когда лед сковал даже воздух, названа Изольдой, так как она словно бы вышла изо льда... Только самый младший братик родился весной, его назвали почкой, уже набухшей соком, готовой распуститься — Брунькой, а во взрослости — Бруниславом.
— Языческая геральдика, — пробурчал Томас. — Врет и не поплевывает. Ладно... Баба с воза — потехе час.
Калика покосился удивленно:
— Это ты к чему?
— А так. Нравится мне русская народная мудрость!
Глава 6
Женщина держалась на летящем ковре без страха, правда, на самой середине, плотно зажмурив глаза и вцепившись в ковер так, что побелели костяшки пальцев.
— Неужели удалось ускользнуть? — сказала она неверяще.
Голос ее был низкий, чуть хрипловатый. Томас похлопал ее по плечу, она наконец решилась приподняться на локте и открыть глаза. Странно-лиловые глаза смотрели ясно, это было единственно ясное на ее перепачканном сажей и пеплом лице. Разорванный сарафан обнажал ослепительно белую кожу, но руки до плеч были коричневые от солнца. Скулы ее были гордо приподняты, нечеловечески лиловые глаза смотрели прямо. В них таился страх, но женщина с каждым мгновением загоняла его все глубже.
— Кто ты? — спросил Томас строго. — Почему в такой стране, что уже приняла благодатный свет христианства, имя у тебя не христианское?