Стоунхендж
Шрифт:
Томас торопливо натянул еще сырое, на нем высохнет быстрее, осторожно
зашел за кусты. Яра, уже одетая, сидя на валежине, чистила ему панцирь. В ее руках он уже блестел, а поворачивала его с такой легкостью, словно он был из легкой кожи.
Она подняла голову. Томас возвышался над ней, широкоплечий и могучий, золотые волосы торчали во все стороны, в синих глазах было смятение. Он с неловкостью развел огромными руками.
— Тебе не обязательно это делать.
Она встала, их глаза встретились.
— Давай я тебя причешу.
В ее руке появился гребешок. Томас выдавил с растущей неловкостью:
— Откуда он у тебя? Было такое время...
— Женщина, — ответила она тихо, почти шепотом, — при пожаре... гребешок хватает с собой первым...
Томас наклонился, к голове снова прилила жаркая кровь. Он боялся, что Яра обожжет о его уши руки.
Гребешок коснулся волос, и Томас вздрогнул, но тело, повинуясь неведомой воле, начало расслабляться, словно плавало в теплой ласковой воде. Зубья замедленно перебирали его волосы, раскладывали на пряди, проходили снова, укладывая по-другому. Кожа на голове стонала от сладкой истомы, волосы льнули к ее пальцам.
Глава 9
Могучий голос калики вторгся в их мир, словно брошенный с размаху топор на стол с дорогой посудой:
— А где это мой посох? Сэр Томас, ты никуда его не задевал?
Хрупкие черепки со звоном падали на землю, исчезали, как легкий дымок. Яра со вздохом отступила на шаг. Они находились на берегу речушки, солнце нагревало головы. Волосы Томаса уже почти просохли.
Кусты затрещали, за ветвями показалась отвратительная фигура. Неприятный голос проревел:
— Напились?. А позавтракаем, если удастся, по дороге.
Томас отступил на шаг, споткнулся о доспех. Яра обогнула кусты с другой стороны, исчезла. Калика продрался сквозь кусты, через плечо уже повесил мешок с жалкими пожитками. Зеленые глаза подозрительно обшарили лицо молодого рыцаря:
— Спишь стоя, как конь? Одевай свое железо. Надо идти.
— Мне нужен конь, — сказал Томас с усилием. — В таких доспехах пешими не ходят.
— Зазорно бла-а-а-агородному?
— Просто тяжело, сэр калика.
В зеленых глазах промелькнула искорка сочувствия, но голос оставался холодным и неприятным:
— У каждого своя ноша.
Олег прошел вдоль берега, остановился на пригорке, обозревая окрестности. Томас торопливо оделся, догнал. Он чувствовал себя так, будто его окунули в прорубь.
Яра появилась с заплечным мешком, быстрая и решительная. С Томасом избегала встречаться взглядом, быстро пошла вперед.
— Я здесь бывала однажды...
Олег покачал головой.
— Во сне?
— Охотилась.
Теперь Томас смотрел недоверчиво. Олег заметил, усмехнулся:
— Когда Топтыга расхвастался на пиру у князя киевского, что он-де всех купит, такой богатый, князь разгневался и велел запереть его в погреб. Пришлось его женке, Моряне Путятичне, переодевшись мужиком, ехать выручать своего дурня. Ну, побила княжеских дружинников в борьбе, в стрельбе из лука, конной скачке. А вместо дани взяла пленника из погреба, чтобы, значит, развлекал ее и тешил в дороге... Есть женщины в русских селениях, Томас!..
— Наверное, есть, — согласился Томас, посмотрел на Яру. — Жаль, не встречал еще.
Калика спросил Яру:
— Эта Моряна Путятична не в этих краях охотилась?
Яра ответила неприязненно:
— С ума сдвинулся, отшельник. Пустили бы ту бабищу! Там земли князя тьмутараканского.
— Грубые люди, — посетовал Олег. — Поохотиться — разве дичи убудет?
— Дичи не жаль, а лазутчиков да разведчиков здесь не жалуют.
— Их нигде не жалуют, — пробормотал Олег. — А зря... Как бы еще узнавали, где что деется?
В затерянной среди дремучего леса избушке трое мужчин сидели у очага. Смотрели не в пляшущие языки пламени, как часто сидят подле огня мужчины, а в огромное блюдо, что лежало на полу. Расписные цветы по ободу, диковинные птицы — рисунок прост, трое собравшихся лишь одаривали пренебрежительным взглядом, видали работы мастеров, не простого люда, — а вот странная матовая поверхность заставляла морщины на лбу взбираться одна на другую.
Простой мужик сделал! И в то же время уже не простой.
Как же просыпается в человеке эта искра, о которой упорно говорил Великий Изгой, эта капля огненной крови их древнего бога Рода? Творитель один, а тот, кто в состоянии придумать что-то еще, по словам Изгоя, становится вровень с самим Родом, богом богов, творцом всего сущего, и его по-праву называют со-творителем. Самая опасная ересь, ибо человек — всего лишь раб, это надо вдалбливать в мозги и души.
— Ладно, — сказал наконец Старший, — мы сами творцы целого мира. Цивилизацию творим, целые народы из грязи да дикости тащим! А что где-то в глуши придумало нечто новое по мелочи...
— Да, но как придумано, — вздохнул другой. — Просто. Наши умельцы, если бы такое и удалось им, то это была бы целая гора из дорогих зеркал, старой бронзы, золота и редких камней.
Третий покачал головой.
— А как отдал? За ковш хмельного вина. Упьется и сгинет, как пес подзаборный. Что за народ, что за народ... Русичи, говоришь?
Старший потемнел. Он был молодым послушником, когда на Совете решалось: быть или не быть новому народу. Тогда они проиграли, из Тайной Семерки кто-то вовсе погиб, такие ходили слухи. Новый народ теперь топчет землю, строит города, но еще больше пьет, дерется, спит да чешется, а ежели и сотворит что невиданное, то тут же и загубит так гадко, что и придумать трудно.