Стоя на краю неба
Шрифт:
– Знаю.
– Молодец. Так вот, весь этот трэш – на самом деле батарейки. Которые сработают тогда и так, как мы этого хотим. И включат в нашу систему те миры, которые тридцать лет затачивались каждый под свое направление. И будут работать, чтобы резерв жил так, как того достоин. После того, как это произойдет, нам будет уже плевать и на Официальную службу, и на все прочие досужие выдумки. Это тоже понятно?
– Да.
– А спусковой механизм прост – для того, чтобы это все заработало, достаточно серьезной внешней угрозы. Которую, собственно, ты и создавал. С этим ясно?
«Спасибо за лекцию, – подумал Ит. – Теперь все действительно становится немного яснее».
– Хорошо. Так что же делал этот гермо? Он, мой дорогой младший братишка, начал запускать процесс, с помощью которого эти разобщенные структуры стали срастаться воедино. Эти его чертовы Мотыльки едва нам все не испортили – силен был, гад, и ведь сумел создать символ, который мог запросто объединить, как минимум, половину направлений. Правило Агито-Руме, согласно которому увеличение структуры ведет к росту толерантности, ты знаешь.
– Ну да, это все знают.
– Очень хорошо, что мы его остановили вовремя. Между прочим, кукольники до сих пор не могут понять, что он такое нам сюда приволок под видом этих Мотыльков. Те трое, что хранятся у меня тут, держатся, как я не знаю кто, – если бы кто-нибудь видел, что я с ними делаю, меня бы сочли сумасшедшей. И ни один не сдался!
Мужчина вдруг начал смеяться, сначала тише, потом – громче и громче.
– Ох… вот в этом ты права, Дэби… Если бы кто-нибудь увидел, как ты играешь в куклы… а что ты с ними делаешь, кстати?
– Много чего. Боюсь, тебе будет неинтересно.
– Ты их что, бьешь? – Мужчина снова засмеялся.
– И это тоже. Физические страдания им не нравятся. Пыталась ломать психику, но они, к сожалению, приходят в себя примерно через месяц после подобных сломов и… Я не хочу об этом говорить.
– На публике ты неподражаема. Очень понравилось твое последнее интервью об одушевляющих… «Мы же взрослые люди, и мы отлично осознаем, что кукла не может быть живой, это просто набор деталей из эластомера». Дэби, ты бьешь их плетками? – Ехидство, впрочем, довольно добродушное. – Или придумала что-то поинтереснее?
– Смотри, как бы я не придумала что-то подобное для тебя, – огрызнулась Гоуби. – Поинтереснее, говоришь? Не сомневайся. Не твоего ума дело… Они чудовищно упрямы. Я добиваюсь от них ответов, но в большинстве случаев они морочат мне голову – гонят поток бессвязных образов, которые невозможно нормально осмыслить, и толку никакого.
– Убить не боишься?
– Боюсь, – призналась после недолгого молчания Гоуби. – Стараюсь не доводить до крайности, иногда даже приходится лечить… они мне пока что нужны, поскольку ментальные слепки у них сделаны просто отменно. Мне добиться такого результата очень трудно. Иногда беру их за образцы для своих работ.
– Эмоционально?
– Конечно. Серия детских кукол для будущих солдат – видел?
– Которые без рук и ног, что ли? По-моему, это у тебя получилась какая-то бредовая пакость.
– Эта бредовая пакость сработает через двадцать лет так, что ты восхитишься. Дети, общавшиеся с такими игрушками, будут воспринимать увечья как нечто само собой разумеющееся – и у нас, например, в активном состоянии окажутся инвалиды. Калеки, которые при других исходных условиях стали бы объектами жалости, будут равноправными членами общества. Понимаешь?
– Что ж в этом хорошего? Им надо помогать, заботиться о них…
– Они сами могут о себе позаботиться, и они, братец, смогут делать главное – размножаться наравне со всеми. И работать на благо общества с полной отдачей, а не сидеть иждивенцами на шее у здоровых.
– Я просто немного не понимаю, для чего это нужно?
– О будущей внешней политике я тебе ничего не скажу, потому что я этим не занимаюсь, ты же знаешь. Поговори с мужем, он тебя введет в курс дела. Вообще, ты зря на эти пять лет отдалился от семьи. Теперь понимаешь, насколько ты был не прав?
– Понимаю. Но ты же знаешь, что я…
– Не знаю и знать не хочу. И скажи спасибо, что я уговорила принять тебя обратно. Ты трус, тряпка и слабак. Поэтому делай, что я тебе говорю. Запомнил?
– Ладно, – с неохотой ответил мужчина. – Но я все-таки не понимаю, для чего надо было убивать скульптора? Можно было бы его… ну, изолировать как-то, что ли. Пригодился бы потом.
– Гермо?.. Ну уж нет, спасибо. Тем более что он не мучился, ну, почти. Прогулялся по городу в обществе своего возлюбленного, дошел до дома и упал на пороге. Никто ничего не понял, сам почитай расследование.
Конечно, никто ничего не понял. Ит на секунду представил себе, как это на самом деле происходило. В толпе, где-то на улице – сталкиваются двое, идущие навстречу друг другу. Один берет другого за плечи и с улыбкой отодвигает чуть в сторону – простите-извините, случайно вышло. Все – три слабых нажатия на три точки, и через полчаса – смерть от асфиксии.
Подло.
Так убивать – подло.
Не честный бой, даже не нормальный заказ на убийство, которое профессиональный палач сделает чисто, и в самом деле не мучая жертву.
Страшная смерть. Сердце работает, легкие – нет. И никакой врач не сумеет спасти, разве что другой спец, который сможет разблокировать «приказ». Даже пересадка легких не поможет, новые будут умирать точно так же. Снова и снова…
– …повторяю, о соблюдении законов можешь не волноваться, трусишка. С законами… нам помогут. Есть кому. Тем более, что, если какой-то закон не устраивает нас, всегда можно изменить.
– Официалы законов не меняют.
– Да что ты говоришь? Меняют, братишка, меняют. Когда им это выгодно, и смотря какой официал. А сейчас им это будет выгодно, вот увидишь. Или ты считаешь, что планы, подобные этому, пишут забавы ради деревянной палочкой на мокром песке?