Стоять до последнего
Шрифт:
А если не случится?.. Что тогда?.. Марина не хотела об этом думать, отмахивалась от таких вопросов, но они давили страшной тяжестью.
В прошлую субботу был праздник Октября, круглая дата – четверть века Великой революции. Весь день Марина проторчала в посудомоечной, возле эмалированного корыта с горячей водой, еле успевая справляться с горой грязных тарелок и вилок. В ресторане кутили немцы и местные воротилы. Из зала доносились музыка, пьяные выкрики, женский бесшабашный хохот… А Марина, стиснув зубы, мыла посуду и аккуратно сбрасывала в широкую деревянную кадку остатки пищи, владелец ресторана отправлял эти отходы на свою ферму, где у него откармливалось около сотни свиней.
Лишь поздней ночью она добралась до своей полуподвальной комнаты и, не зажигая света, не раздеваясь, повалилась на кушетку, прижалась, обхватила руками подушку, уткнулась в нее лицом и захлебнулась в рыдании. Не было больше сил терпеть, ждать, надеяться. Силы оставляли ее. Чего ждать? На что надеяться?.. На какое чудо… Она нервно тискала подушку. Хотелось кричать криком, так изболелась душа. Но кто услышит? Кто утешит? Одна, кругом одна. Заброшенная в далекую чужую страну… Сердце ее было сдавлено страхом перед будущей жизнью…
Утром она еще нашла в себе силы подняться, умыться и в расстроенных чувствах, не выспавшись, с красными глазами отправиться на работу.
Три дня ходила сама не своя, словно в угарном тумане Она потускнела и осунулась, словно ей сразу прибавило десяток прожитых лет. По радио по-прежнему передавали комментарии последних известий:
– «…Сегодня, в одиннадцать часов тридцать минут, выполняя приказ фюрера, доблестные германские войска прорвали сильно укрепленную полосу обороны русских, захватили важный опорный пункт в городе и вышли к Волге!.. Дни Сталинграда сочтены! Остатки русских войск снова расчленены. Они лишены снабжения. По великой русской реке сплошным потоком идет лед. В эти решающие дни главнокомандующий германскими вооруженными силами отдал приказ завершить сражение за Сталинград, очистив от противника остальные районы города».
Однажды утром ее разбудил стук. Кто-то настойчиво и в то же время вкрадчиво стучал в дверь. Марина, накинув халатик, сунула ноги в босоножки.
– Кто там?
– Мадемуазель Мария, вам письмо!
Голос показался знакомым. Она, не снимая цепочки, приоткрыла дверь. Шустрый подросток протянул ей конверт и тут же удалился. Марина узнала его. Это он приносил ей в прошлом месяце записку от Гольде и деньги.
Марина вскрыла конверт. В нем лежала короткая записка: «Выходи ровно в десять».
Марина недоуменно смотрела на записку. Куда выходить? Зачем? И почерк чужой, незнакомый. Кто бы это мог? Что за странное приглашение? Скомкала записку вместе с конвертом. Чиркнула спичкой и, как недавно поступала с шифрованными донесениями, сожгла.
Без трех минут десять Марина надела плащ, сунула пистолет в карман и вышла из подъезда. День выдался теплый, солнечный. Она осмотрелась. Улица была пустынной, если не считать двух девчонок, которые играли на противоположной стороне, расчертив мелом плиты тротуара. «Постою минут пять, не больше», – решила Марина. Из-за угла выехала легковая машина. Длинная, светло-коричневая, дорогая. Марина никогда раньше ее не видела, вернее, никогда на такой не ездила. А тут почему-то охватило ее волнение ожидания: не за мной ли? Она даже замедлила шаги, выжидая.
Машина резко притормозила прямо возле тротуара. Взвизгнули тормоза.
Незнакомый мужчина, сидевший за рулем, распахнул дверцу и произнес коротко и тихо по-русски:
– Садись!
Марина на мгновение опешила. Не провокация ли? Но тут, словно ее кто-то подтолкнул в спину, она быстро уселась рядом с мужчиной, положив свою сумочку на колени.
Машина резко сорвалась с места и помчалась по улице в сторону шоссе, ведущего в центр Брюсселя. Марина искоса бросила взгляд на незнакомца. Ему на вид было лет сорок, не более. Удлиненное, как бы приплюснутое лицо, прямой нос, округлый уплывающий подбородок, рыжеватые усики. На висках пробивается седина. Лицо как лицо, ничем не примечательное. Марина лишь отметила, что эти темно-рыжие щеголеватые усики никак не шли ему, они даже портили лицо, невольно бросались в глаза каждому встречному и вызывали улыбку. Усики делали его не моложе, а, наоборот, старше. И еще Марина отметила, что выглядит он весьма респектабельно. Свежая белая накрахмаленная рубаха, коричневый с искоркой дорогой галстук, темно-коричневый в чуть заметную полоску костюм из дорогой шерстяной ткани, массивное кольцо на среднем пальце, золотые швейцарские часы. Все в нем говорило о достатке и принадлежности к состоятельному сословию.
Машина бежала и бежала вперед. Центр города остался где-то сбоку. Мужчина вел машину на приличной скорости. Чувствовалось, что он хорошо знал Брюссель. Вот они уже в пригороде. Слева, за деревьями, простиралась водная гладь канала. Вдали дымил небольшой катер и тянул две нагруженные баржи, темные борта которых едва возвышались над поверхностью воды. Марина знала, что это шоссе, если не сворачивать, идет на север и можно по нему добраться к Антверпену.
Мужчина вдруг свернул в сторону канала и остановил легковую почти у самого берега. Марина насторожилась, крепче сжимая в кармане плаща пистолет.
– Извините, – мужчина, уставившись в маленькое зеркальце, укрепленное над ветровым стеклом, содрал усики. – Ну, как? Не видно грима?
– Кажется, нет… Ничего, – пролепетала Марина, не понимая, что, в сущности, происходит.
– Теперь сниму номер на машине, – сказал незнакомец, открывая дверцу.
Мужчина менял номера на машине, и Марина поняла, что рядом с ней находится свой человек. Зачем немцам маскироваться, менять на машине номера, когда они бесконтрольно хозяйничают в Бельгии?
– Привет от Кости-парашютиста, – сказал мужчина, когда вернулся в машину, и они снова выехали на шоссе. – Он вас тоже учил запоминать цифры строчками песни? Помните, двойка состоит из двух точек и трех тире, и он, Костя-парашютист, пел: «Я на го-о-рку-у шла-аа».
Марина улыбнулась – свой! Про Костю-парашютиста мог знать только тот, кто побывал в спецшколе. Это он, разбитной офицер-инструктор, которого курсанты прозвали Костя-парашютист за то, что часто, к месту и не к месту, вставлял фразы о том, как он совершал прыжки с парашютом, это он придумал использовать песни для запоминания скучных точек и тире, подобрал словесные подобия, своеобразные звуковые образы для сухих непонятных знаков. «Вы слушайте, товарищи курсанты, как звучат ритмично точки и тире, – говорил он. – Это же музыка, это же песня!» Смешно, но факт: пропетая цифра лучше запоминалась.
И курсанты всюду – в классах и в столовой – напевали «песенки». Марина вспомнила, как и она осваивала первые шаги в радиоделе, как ей казалось, что никогда в жизни она не сможет осилить и запомнить эти странные и коварные точки и тире. Помнит, что после многих неудач вдруг уловила скрытый ритм в «чертовой азбуке» и, радостно прижимая ладошками наушники, тихо шептала: «И взаправду музыка! Прямо-таки мелодия!»
– А как буква «ф»? – спросила в свою очередь Марина.
– Те-тя Ка-а-тя! – пропел мужчина.