Страх и его слуга

Новакович Мирьяна

Рыжеволосый сказал:

— Не может быть, чтобы не было такого участка стен, который не охраняется. Какого-нибудь места, где мы прокрадемся или прорвемся, если нужно, даже с оружием в руках.

— Вы безумец! — выкрикнул фон Хаусбург, — безумец! С тех пор как я приехал, я только и слышу рассказы о том, что белградская крепость самая лучшая и неприступная. Что все турки мира не смогли бы ее захватить. Что ни один голубь не пролетит в нее, если ему это не позволено. Мы никогда не сможем туда попасть. Но нам это и не нужно. Я думаю, разумнее всего было бы обойти Белград стороной, в каком-нибудь подходящем месте перебраться через Саву и оказаться

в Европе. А там, на том берегу, мы решим, что делать дальше. Все мы тут графы и герцогини, уж наверное не пропадем.

— Об этом не может быть и речи, — сказала я, — у меня в Белграде регент. Я не хочу его бросать. Я докажу ему, что я не вампир, что мы с вами не вампиры. И докажу, что Шметау обманщик и сумасшедший…

— Если мы проберемся в Белград, ваш муж встретит нас с колом из боярышника, так же как он встретил Виттгенштейна.

— Какого Виттгенштейна? — спросила я.

— Я думаю, герцогиня права, — снова заговорил рыжеволосый, — мы должны вернуться в Белград. Мы не вампиры. Если мы сбежим в Австрию, то нас, вероятно, объявят в розыск или применят какую-то другую процедуру, предусмотренную для вампиров. Мы должны доказать, что мы не вампиры. Причем именно в Белграде. Потому что известие о вампирах придет из Белграда. И мы должны остановить его именно в Белграде.

— Я знаю, как можно проникнуть в город, — сказал Новак.

Фон Хаусбург мрачно глянул на него, но промолчал.

— Существует старый римский водопровод, который идет от Большого Мокрого Луга, это село к востоку отсюда. Он проходит частично под землей, частично по поверхности до самого сердца крепости. Этим водопроводом пользуются до сих пор, он в хорошем состоянии, и по нему можно передвигаться. В детстве я часто в нем играл. Вода течет по желобу на дне и сверху защищена сводом и стенами высотой немного ниже среднего человеческого роста. Нам придется лишь слегка пригнуться. Снаружи нас никто не сможет увидеть, а внутри никого нет.

— Шметау все это знает. Он лично рассказывал мне, что в случае осады города все подступы и тайные тоннели будут перекрыты и заминированы, чтобы незваные гости не смогли проникнуть в крепость, — на одном дыхании выпалил фон Хаусбург.

— Не могут же они засыпать собственный водопровод, — возразила я.

— Могут, — ответил фон Хаусбург. — У них есть цистерна с водой, вы это прекрасно знаете, им вообще не нужна вода из лесных родников и источников.

— Я иду в водопровод, — сказала я.

— И я, — присоединился ко мне рыжеволосый.

— И я, — сказал Новак.

Фон Хаусбург в бешенстве замотал головой. Но не проронил ни звука.

— Ведите нас! — обратилась я к Новаку.

Он кивнул. Отъехал немного вперед и остановил коня, раздумывая. Потом двинулся на восток, мы следовали за ним. Я оглянулась еще раз, пока мы были на ровном месте, на вершине холма, посмотреть на Белград. Он словно горел под утренним солнцем. Он был весь залит неестественным светом. Мне показалось, что его охватывает пламя, защищая от остатка мира. Тут мы начали спускаться вниз, и город исчез из вида.

Мы скакали уже больше часа. Новак никак не мог обнаружить водопровод. Мы двигались по кругу, так же как тогда, когда искали могилу вампира. Новак разговаривал с встречными крестьянами. Потом мы снова блуждали. Куда бы мы ни поехали, к городу мы не приближались, судя по тому, что стен я больше не видела. Может быть, в поисках входа в водопровод мы даже удалялись от него. Из этого следовало, что, когда мы наконец войдем в тоннель, нам придется

идти очень долго. Новак время от времени разговаривал с сербами. После чего мы снова погоняли лошадей. А потом, когда понимали, что так ничего и не нашли, движение снова замедлялось. Я предположила, что мы все время находимся там, где водопровод проходит под землей, поэтому мы никак не можем его обнаружить.

Однако я ничего не сказала. Никто из нас, за исключением Новака, ничего не говорил. Фон Хаусбург молчал мрачно и обиженно, рыжеволосый испуганно, я нерешительно. Я уже не помню, какие мысли в это время пролетали у меня в голове. Я чувствовала себя одновременно и усталой, и бодрой.

Новак поговорил с какой-то крестьянкой и повернулся к нам.

— Похоже, что есть охрана, — сказал он.

— Охрана! — вскричали мы все во весь голос.

— Водопровод охраняют не настоящие стражники. Как бы мы не присматривались, мы не увидим вооруженных парней в военной форме или без формы. Охраняют крестьянки, которые поблизости стирают белье, тощие дети, которые играют в «необъезженную кобылу», парни и девки, которые косят траву и переглядываются, два-три угрюмых старика, торговцы из турецких краев, нагруженные летающими коврами, духами в бутылках, книгами, которые читают справа налево, гашишем и халвой, но не только они, а и торговцы из австрийских земель, да еще и из Нови-Пазара, у которых товары совсем как западные, охраняют водопровод и несколько цыган, есть одна городская дама, людей грамотных вообще довольно много, есть даже поп, несколько дьяконов, сварливые старухи, ну а над всеми ними, по ночам, — Луна и Утренняя Звезда. Вот те, кто стережет вход в водопровод и в город.

— Прекрасная компания, — сказал рыжеволосый, а фон Хаусбург прошипел:

— Ну и спич! Что это? Пурпурная заплата? Кем бы они ни были, никто из них не сможет помешать нам, за исключением разве что попов и дьяконов.

— Ничего не понимаю, — сказала я. — Все эти люди состоят на службе, чтобы никто не смог проникнуть в город?

— Да нет же, герцогиня, — ответил Новак, — они не защищают вход в город, они защищают от людей из города, не дают им оттуда выйти.

2.

Мария Магдалина. Я знал, что она придет. В ту страшную ночь. Пробил мой час. Я делал вид, что не замечаю ее. Рассчитывал, что это заставит ее обратиться ко мне.

Она стояла, освещенная моим взглядом. Мария Магдалина, душа, которая однажды мне принадлежала. Все собрались вокруг нее. Расспрашивали. Она отвечала, я не слышал и не слушал, что именно. Они кричали и шептались так взволнованно, словно умер их ближний, а они охвачены злостью, возмущением, жаждой мести и печалью, отчаянием, смирением. Он и на самом деле всем ближний, сказал бы Новак. Правда, то, что вы в родстве с ним, вас не спасет, добавил бы я. Но они вели себя так, как будто его смерть касается их на самом деле.

Притворялись.

Когда им надоело лицемерить, они пригласили ее сесть с ними. Это была ее корчма, ее компания, и вскоре все болтали и пили, как в любую другую ночь.

Я не хотел подходить к ней. Знал, что это было бы неразумно, выглядело бы так, словно я за ней слежу, преследую ее. Я заказал фалафель, чтобы не опьянеть.

Их разговоры тоже выдохлись, они поболтали обо всем, что их интересовало, покопались в прошлом, попричитали над нынешними днями, предсказали будущее. За несколько часов прошлись по всем временам, самоуверенно и высокомерно, и добрались до конца, или до вечности, как они называют конец.