Страх и отвращение предвыборной гонки – 72
Шрифт:
— Вы знаете, в чем дело? — спросил он. — В том, что эти люди ведут себя, как проклятые республиканцы! В этом-то и вся проблема. Я не сразу, но все-таки понял это.
Мало кто из журналистского истеблишмента готов стоять за то, что агрессивная напыщенность, обливание помоями и едва скрытая враждебность со стороны кандидата должны сподвигнуть профессионального репортера на безжалостное возмездие, а что может быть безжалостнее, чем заставить фаворита от демократов прервать выступление, потому что какой-то опасный фрик с пропуском для прессы хватает его за ноги и требует подать ему еще джина?!
Лично я тоже не стал бы отстаивать эту идею, даже если
Но это вовсе не говорит о том, что я не готов заинтересоваться каким-то более стильным действом: например, выпустить на волю 50 000 летучих мышей в зале партийного съезда в вечер выдвижения на пост президента Хьюберта Хамфри. Однако я не возлагаю больших надежд на то, что это будет что-то достаточно изобретательное, и большинство людей, способных на нечто подобное, наверняка согласятся со мной, что выдвижение Хьюберта на пост президента уже будет достаточным наказанием само по себе.
43
Инцидент с дебоширом преследовал меня в течение всей кампании. Сначала это отлучило меня от лагеря Маски, а потом — когда в ходе расследования Уотергейтского скандала выяснилось, что сотрудники Никсона нанимали людей, чтобы те систематически саботировали кампании всех серьезных кандидатов от демократов в ходе предварительных выборов, — экс-сотрудники Маски стали приводить инцидент с дебоширом как яркий пример грязной работы никсоновского Комитета по переизбранию президента. Они рассказали следователям конгресса, что Шеридан и я вступили в сговор с Дональдом Сегретти и другими неназванными саботажниками с целью дискредитировать Маски на предварительных выборах во Флориде. По иронии это обвинение было выдвинуто как раз в то время, когда я пребывал в жестокой депрессии в связи с перспективой провести еще четыре года с Никсоном. Это только укрепило мое презрение к имбецилам, которые заправляли кампанией Большого Эда, как банда джанки, пытающаяся отправить ракету на Луну, чтобы проверить слухи, будто кратеры полны герыча.
Что же касается Маски и его проклятущего глупого поезда, моим единственным желанием при виде сцены с хоровым пением было как можно скорее убраться подальше. И я бы мог втихую смотаться в Майами в пятницу вечером, если бы мы не столкнулись с Дебоширом и не зависли до шести утра субботы. В тот момент все, что меня действительно волновало, — это как на чьих-то колесах рвануть обратно в Майами.
Дебошир согласился, и, так как поезд уезжал уже через два часа, это, очевидно, был самый простой путь. Но специалисты по работе с прессой Маски решили, что мое отношение было слишком негативным и, вероятно, лучше оставить меня спать, что они и сделали, и есть определенная поэтическая справедливость в том, какие последствия имело это решение. Оставив меня в отеле, они невольно устранили единственного человека, который мог бы в поезде держать Дебошира под контролем.
Но, конечно, они понятия не имели, что он присоединится к ним. Никто даже не знал, что Дебошир существует, пока он не появился в вагоне-гостиной с моим пропуском для прессы и не начал крыть всех налево и направо, обозвав, например, корреспондента New York Times Джонни Эппла «уродливым маленьким макаронником».
Согласно рассказу другого репортера, это произошло примерно тогда, когда «люди начали пытаться убраться с его пути». И тогда же, как вспоминает Монте Читти, Дебошир начал заказывать такие штуки, как «тройной “Джин Бак” без бака». С этого момента все покатилось под откос.
Теперь, оглядываясь назад на эту трагедию и имея возможность посмотреть на нее другими глазами, я вижу, что поведение Дебошира на этом поезде было вполне логичным, или, по крайней мере, столь же логичным, сколь и моя собственная, менее агрессивная, но явно негативная реакция на все то же самое днем ранее. Там была очень гнетущая атмосфера — более напряженная, чем в кампаниях других кандидатов, которые я освещал. А я ведь только что завершил рывок по центральной Флориде с Линдси, а до этого был в Нью-Гэмпшире с Макговерном.
Обе эти кампании отличались свободой и легкостью для тех, кто сопровождал их, и, возможно, это объяснялось тем, что оба кандидата были аутсайдерами с уклоном влево… Но в тот момент я особо об этом не думал, потому что единственными другими кандидатами в президенты, с которыми я когда-либо имел дело, были Джин Маккарти и Ричард Никсон в 1968 году. А они настолько сильно отличались друг от друга — левый и правый края обеих партий, — что в предвыборную гонку–1972 я включился, уверенный, что ничего столь впечатляющего, как кампании Никсона и Маккарти в 1968-м, уже не увижу.
Так что непринужденность и неформальная обстановка кампаний Макговерна и Линдси стали для меня приятным сюрпризом, как и путешествие с Маккарти в 1968-м. Правда, они не были столь мощными и захватывающими, но разница была больше в уровне, стиле и личном отношении…
В 1968-м можно было проехать через Манчестер из лесной штаб-квартиры Маккарти в «Вэйфеарер» к мрачной бетонной дыре Никсона в «Холидей Инн» и почувствовать себя так, будто бы вы покинули Беркли ради Пайн-Блафф, штат Арканзас.
Но тогда от Ричарда Никсона, в общем-то, и ожидалось такое дешевое стандартное путешествие: все эти мускулистые среднезападные детективного вида типы в синих костюмах из блестящей синтетики — экс-брокеры из Детройта, экс-спекулянты из Майами, бывшие торговцы автозапчастями из Чикаго. Они вели вперед свое герметичное судно. Никсон появлялся редко, а когда это происходило, никто из прессы не мог подобраться к нему ближе чем на три метра, кроме тех исключительных случаев, когда удавалось договориться об осторожном интервью. Получить назначение освещать кампанию Никсона в 1968-м означало быть приговоренным к шести месяцам заточения в «Холидей Инн».
Мне никогда не приходило в голову, что может быть что-нибудь хуже, чем зависнуть на очередной кампании Никсона, поэтому я был несколько потрясен, когда выяснилось, что путешествовать по Флориде с Эдом Маски еще скучнее и паскуднее, чем сопровождать самого Злобного Дика.
И дело было не во мне, хотя отстойность Маски по общему признанию была очевиднее для тех репортеров, которые могли сравнить его с другими кандидатами, чем для тех бедолаг, которые застряли с ним с самого начала. Возможно, я демонстрировал крайнее проявление «негативного отношения» к «Саншайн спешиал», но, определенно, я не был единственным. Примерно в середине той бесконечной пятницы я стоял в баре, когда Джуди Михельсон, репортер New York Post, которая только что сопровождала Линдси, подошла с потерянным взглядом и остановилась рядом со мной на мгновение, чтобы воскликнуть: «Мама дорогая! Это что-то совсем не похожее на другую кампанию!»
Я покачал головой, накренившись, когда поезд огибал излучину реки. «Не унывайте, — сказал я. — Это же привилегия — путешествовать на поезде с фаворитом».
Она устало улыбнулась и пошла дальше, унося с собой свою записную книжку.
Вечером того же дня в Уэст-Палм-Бич я слышал, как Дик Стаут из Newsweek говорил пресс-секретарю Маски, что день, проведенный им на «Саншайн спешиал», был «настолько чертовски, позорно плох, что трудно даже подобрать слова, чтобы описать это».