Страх высоты (сборник)
Шрифт:
— Как же вы познакомились?
— Да иногда за машиной его присматриваю. Гаража-то тут нет пока, вот меня люди и просют: присмотри, Прокофьич, все равно сторожуешь. И то правда, почему человеку хорошему навстречу не пойтить?
— А Рождественский хороший человек?
Старик глянул на Мазина с опаской:
— Это как понимать, в служебном порядке интересуетесь или просто так, по-человечески?
— По-человечески, — заверил Мазин и подумал, что частный розыск имеет, пожалуй, и свои преимущества.
— Если по-человечески, то прямо скажу — обходительный
Прокофьич понизил голос, произнося последние слова.
— Закончилась.
— Черт попутал парня, выходит?
— Да, несчастный случай.
— Точно, точно. Зачем он только на окно-то полез?
Мазин пожал плечами:
— Гвоздь забивал.
— Это среди ночи-то? А хотя может. Этот может.
— Вы и Тихомирова знали?
Разговор становился интересным.
— Знал, а как же. Знал. Они ж с Игорем большие друзья были. Но тот человек другой, я вам скажу.
— Какой же?
— Пронзительный и желтый.
Прокофьич замолчал, зажигая сигарету, как будто слова его не нуждались в пояснениях.
— Желтый? — переспросил Мазин. Тихомиров остался в его памяти хорошо сложенным, здоровым. — Он, кажется, не болел ничем.
— А в том-то и дело! Не больной, а желтый. Это от характера бывает, а не от хворости. Значит, в человеке постоянное беспокойство происходит. И по глазам видно. В старые бы времена сказали — дурной глаз! Добра от такого не жди. Потому и говорю: мог он на окно среди ночи полезть. Взбредет в голову такому гвоздь прибить, и пока не прибьет — спать не будет. Это я понять могу, потому в людях разбираюсь… Вот Валентин говорит мне про эту машину, Игореву, значит, а я ему: нет, брат, быть того не может никогда. Никогда б Игорь на дороге не бросил. Человек не тот.
— Это вы про что, Василий Прокофьич?
— Да насчет машины.
Но тут старик опять проникся недоверием к Мазину.
— Вас это совсем не касается, милиции то есть. Потому что Вальке тут верить нельзя. Он крепко дернул тогда.
— Ну, не касается, так не касается, — не стал настаивать Мазин, демонстрируя безразличие, и сделал движение, словно собирался идти.
Знаток души человеческой, как это часто бывает, оказался простодушным.
— Да нет, нет. — Прокофьич испугался, что собеседник уйдет и оставит его в одиночестве. — Никакого тут секрета нету. Валентин — это квартирант мой. В отпуск он уезжал в тот самый день, когда Антон из окна свалился. Ночным поездом ехал. Тут, конечно, мой грех есть. Привез он поллитровочку, ну не устоял я, что говорить. Баловства-то у нас не заметно, сторожую я исправно. Вот и позволил себе с Валентином, значит… А потом и придремал. Потому я его только утром и обнаружил, Антона, а так бы я, конечно, раньше заметил.
— При чем же тут машина?
— А при том, что Валентин, значит, на ночной поезд торопился. И ему на дежурный автобус попасть требовалось. А как вернулся с курорту, говорит, к слову пришлось, что возле автобусной остановки "Волга" Игорева
— Кто же сидел в машине? — не выдержал Мазин.
— Да никого. В том-то и дело. Как это Игорь мог свою машину на дороге бросить, когда он знает, что на площадке за ней присмотр будет?
— Ну а дальше что?
— На автобус побег.
— Дежурный автобус по расписанию ходит?
— А как же! Вот я и хочу спросить Игоря. Пусть он Вальке сам скажет, что не могло его "Волги" там быть.
— Не спрашивайте.
— Чево?
— Не спрашивайте, говорю. В это время Рождественский находился в ресторане.
— Ну, я ж говорил! А тот: "Игорева…" Мало их, чертей этих…
— И вообще ничего не говорите Рождественскому. Раз следствие закончено, зачем сплетни всякие поднимать? Волновать человека зря!
— Вот это точно! Сплетня — она прилипчивая. От нее вреда может быть много.
Прокофьич хотел было развить свою мысль, но Мазин уже протянул ему руку.
Рождественский
Дождь лил непрерывно оба тайма и прекратился лишь с финальным свистком. Немногие болельщики, выдержавшие и напор стихии, и поражение родной команды, тянулись по площади, обтекая двух бетонных футболистов на пьедестале, продолжавших еще сражаться здесь, у входа на стадион.
Мазин покинул трибуну минут за пять до свистка и прохаживался возле памятника, затерявшись среди тех, кто ждал приятелей. Он тоже ждал, хотя и не договаривался с Рождественским. Отсюда хорошо была видна черная "Волга", стоявшая шагах в двадцати, у ограды парка. Рождественский подошел один, и не успел он закрыть за собой дверцу, как на нее легла рука Мазина.
Игорь узнал его:
— А… Это вы? Здравствуйте.
— Это я. Здравствуйте. Как понравилась игра?
— Так же, как дождик.
— Ну, положим, есть и разница. Нашей команде недостает упорства, а у дождика его хоть отбавляй. Однако не буду задерживать.
Мазин приподнял руку.
— Куда вы? Я подвезу.
— Спасибо. Если по пути…
— Какая разница!
Мазин сел рядом, и Рождественский неторопливо повел "Волгу" между машинами, пешеходами и возвышавшимися над ними неповоротливыми троллейбусами.
— Чтобы высидеть такой матч, нужно быть мужественным человеком, сказал Мазин.
— Просто привычка. Я старый болельщик.
— И спортсмен к тому же?
— Это дело прошлое. Играл я в теннис. Но вы тоже высидели?
— Я в отпуске. Как говорится, кончил дело — гуляй смело.
— После такого гулянья можно воспаленье легких получить. Промокли-то вы не меньше моего.
Мазин провел рукой по мокрой макушке.
— У меня дома бутылочка "Охотничьей" припасена. Впрочем, холостяку такие скромные радости непонятны.
— Холостяцкая жизнь тоже не мед. Но вообще я предпочитаю ресторан. Может быть, заедем, погреемся?