Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка
Шрифт:
— Шутите. Кто бумаги в погребе держит?
— Держат, когда нужно.
— Не полезу я в погреб.
— И не лезь. Я сам погляжу. Дай-ка фонарик.
И незнакомец, нагнувшись, легко приподнял деревянную крышку.
Кравчук протянул ему фонарь. Тот осветил погреб.
— Конечное дело, можно и там ничего не найти. Но не в бумажке суть. Главное — человеку верить. Тогда и ему поможешь, и себе плохо не будет.
— Что вы хотите?
— Хочу, чтобы ты забыл, что видел меня здесь.
— А я хочу выяснить… — Фразу эту геолог
Стояли они рядом. Вернее, не стояли, а двигались, хотя и очень медленно, по кухне. Неизвестный — в сторону от погреба, но не к выходной двери, а скорее к тому месту, где находился Мазин, будто отступая перед Кравчуком. Отходя в глубь комнаты, он вроде бы обдумывал, что ответить геологу. Так, во всяком случае, показалось вначале Мазину. А когда он сообразил, что незнакомец вовсе не ответ обдумывает, а просто выжидает, чтобы Кравчук повернулся спиной к люку, было уже поздно: удар пришелся в низ живота. Неожиданный и ошеломляющий. Так часто бывает с очень сильными людьми. Их ведь редко пытаются ударить. Не ждал и Кравчук. Он согнулся, не успев и охнуть, и тут же второй толчок опрокинул его в погреб.
Мазин не успел предотвратить первого удара, но теперь стоило подождать еще немного, чтобы увидеть все до конца.
Незнакомец сунул руку за борт пиджака.
— Не вздумай лезть наверх! Я тебе все рассказал, псих паршивый! Видишь пистолет — вот она, правда! Я его у той сволочи отобрал, что меня шантажировала… Сейчас я тебя закрою. И уеду. Чтоб не мешать вам жить!… Выйдешь, когда меня не будет. Посиди тихо, посоображай, как невинного человека загубить хотел. Слышишь, что говорю?
Кравчук молчал.
— Слышишь?
Из погреба не ответили.
Тогда тот, что был наверху, поставил крышку в пазы. Делал он это одной рукой, не выпуская из другой пистолет. Так же, одной рукой, он сдвинул тяжелый кухонный стол и придавил им крышку. Потом посветил фонариком, убедился, что стол на месте, и, вытерев пот со лба, остановился посреди комнаты, чтобы отдышаться.
Мазин стоял в двух шагах от него. Кажется, ничто больше не мешало поставить последнюю точку Длинный путь через лабиринт закончился. Вдруг снова вспыхнул фонарик. Кружок света пробежал по полу и остановился на газовой плите. И Мазин увидел, как рука с носовым платком протянулась и открыла кран. Сначала один, за ним второй. Засвистели струйки газа.
И тут же их заглушил шум подъехавшей машины. Человек, заперший Кравчука, замер у двери. Пистолет его медленно поднялся на уровень пояса.
— Бросьте оружие! — сказал Мазин и включил свет.
Выстрел раздался так быстро, что Мазин даже не успел удивиться столь моментальной реакции. Но неожиданная вспышка света сделала свое дело пуля ушла в потолок. В ту же секунду в распахнувшуюся дверь влетели Волоков и Козельский.
— Кто это? — пораженно произнес Вадим, когда наручники защелкнулись.
Мазин рассматривал немолодого уже, но крепко сбитого человека, лежавшего на полу. Редко ему приходилось видеть в глазах столько злобы и ненависти. С отвращением расстегнул он рубашку у него на груди и обнажил плечо.
— Убийца! Зверь. Паук!
— Стрельцов?
Мазин не успел ответить. Он вдруг вдохнул в себя воздух и бросился к плите. Свист прекратился.
— Вадим, отодвинь этот стол! И откройте побыстрее окна!
Из погреба показался Кравчук. Козельский направил на него дуло пистолета. Но Мазин отвел руку лейтенанта, посмотрел на Кравчука и невольно улыбнулся:
— Вы, кажется, хотели меня видеть?
Тот смущенно подергал бороду:
— Глупо вышло. Смешно?
— Не очень. Ваш почтенный родственник рассчитывал, что вам придется зажечь спичку, когда вы станете искать в темноте выключатель. А газ взрывается, между прочим.
— Родственник? — воскликнул Козельский. — Значит…
— Да! Именно он, Укладников, — убийца Дубининой и Бориса Стояновского, фашистский палач.
XVII
Земля покрылась густой ватой облаков, и казалось, что самолет летит низко над безлюдной снежной пустыней.
Мазин и Козельский сидели в хвосте, где пассажиров почти не было. В это время года народ летит больше на юг. Вадим перелистывал на коленях первые протоколы допросов.
— Вспоминаю свою версию. Игорь Николаевич… Стыдно!
— Минорное настроение у вас, Вадим, не столько от ошибок, сколько от возраста. В молодости как-то не понимаешь, что не все приходит сразу…
— Утешаете?
— А что делать?
Козельский невольно улыбнулся:
— Игорь Николаевич. Скажите честно: вы про Укладникова с самого начала знали?
Мазин отрицательно покачал головой:
— Конечно, нет!
— Но думали вы о нем с самого начала?
— Думать и знать — вещи разные! Да, думал! Помните наш первый "военный совет"? Я намекнул вам на свои "несерьезные" мысли. Но тогда были лишь смутные догадки. Факты пришли позже. Да и то чуть было не рассеялись, когда я увидел дело Стрельцова.
— Еще бы! На карточке он совершенно неузнаваем. Кстати, как ему удалось изменить свою внешность?
— Довольно просто! Союзники помогли. Он действительно попал под бомбежку в Ганновере. Там ему и проломило нос. Но удачно — мягко. Кожа на лице не пострадала. Поэтому он и кажется просто курносым. Ну, а остальное сделали годы.
— А превращение в Укладникова?
— Собственно, не превращение, а возвращение. Укладников — его настоящая фамилия. Он сменил ее, когда отрекся от репрессированного отца. Как Стрельцов он был призван в армию, сдался в плен, свирепствовал в карателях, а когда после бомбежки затерялся в каком-то немецком госпитале и даже в эсэс его сочли погибшим, решил вернуться к прежней фамилии, чтобы ускользнуть от расплаты. Правда, наказания он не избежал, но явно не по вине… Впрочем, это уже компетенция генерала Возницына. Мы свое дело сделали.