Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка
Шрифт:
— Игорь Нколаевич — врач.
— Очень приятно. Не можете ли вы пересадить мне сердце? Скучно жить с одним и тем же сердцем. Особенно художнику. Потому что я не сын художника, как отрекомендовал меня ваш нетактичный друг, а сам художник.
— Непризнанный?
— Опять догадались, доктор. Что вы еще про меня скажете?
— Зря ершитесь! Непризнанный не значит бездарный.
— Попробуйте убедить в этом моего родителя! Впрочем, бесполезно. Мы странно спроектированы, доктор. Все видим по–разному. Что видите вы в этом
— Как поживает Михаил Михайлович? — прервал Сосновский.
— Вопрос, разумеется, задуман как риторический. Вы не мыслите родителя иначе чем в бодром времяпрепровождении, так сказать, в веселом грохоте огня и звона. А между тем последние дни он погружен в думы, что противоестественно для признанного человека. Хотел видеть вас. Зайдите, утешьте! И вы, доктор… Не забудьте скальпель. Вы обещали мне новое сердце.
Выходя, Валерий качнулся.
— Сердитый молодой человек? — спросил Игорь Николаевич.
— Доморощенный. Мажет холсты несусветной чушью, а считает художественным откровением. Позер, кривляка, паяц.
— Не жалуешь ты его.
— Зато папаша балует. Марина-то у Калугина жена вторая. А мать Валерия умерла. Сам Михаил Михайлович — человек мягкий, деликатный, выпороть парня как следует не способен. Родительская рука не поднимается. От этих поблажек один вред. Попомни мое слово, отмочит Валерий штучку! Ну да нас с тобой это не касается, на чужом пиру похмелье.
— Вот именно. Между прочим, я бы отдохнул с дороги.
Мазин прилег на раскладушке и сразу же почувствовал усталость сказались пятьсот километров в машине, да и весь трудовой год давал знать. Зато впереди целый месяц, свободный от повседневных хлопот и обязанностей. Ни одного преступника, разве что егерь–браконьер, да это что за преступник, так… Все же трудную он работу себе выбрал. Сизифову. По статистике преступность сокращается, но в служебном кабинете этого не заметишь. Правда, придет иногда трогательное письмо: "Игорь Николаевич, вы мне отца родного дороже, если б не вы, пропал бы я, сгубил жизнь молодую навеки, а вы спасли, свели с неверной дорожки…" Правильно, и такие были. Но не успеешь письмо дочитать — звонок: выезжай на место происшествия! То ли дело Борька! Без пяти минут профессор. Окружен молодыми порядочными людьми. Приобрел райский домишко. Красотища какая — воздух, тишина, покой…
Он посмотрел на горный склон по ту сторону реки. Обрывки туч цеплялись за пихты. "Крики души… Позер… На чужом пиру похмелье…" В окне, как в кинокадре, появилась женщина на лошади и промелькнула, низко наклонившись, укрывая лицо от дождя. Засыпая, Мазин вспомнил нескладные строчки капитана Лебядкина:
И порхает звезда на коне
В хороводе других амазонок.
Улыбается с лошади мне
Ар–ристократический ребенок.
…Проснулся он в темноте. Надрывно ревела речка, и гул ее смешивался с шумом сильного, равномерного дождя. Кровать Сосновского была пуста.
"Куда его занесло? И сколько сейчас времени?"
Мазин пошарил по столу, где лежал спичечный коробок. При неровном, вздрагивающем свете он нашел на полке керосиновую лампу и зажег ее второй спичкой. Было зябко и неуютно, хотелось надеть теплые носки и свитер и выпить рюмку водки.
Скрип досок нарушил гул воды. Мазин подумал, что возвращается Борис, но пришедший, потоптавшись на крыльце, не толкнул дверь по–хозяйски, а постучал.
— Войдите.
Появилась незнакомая фигура в модной заграничной куртке на застежке- $1молнии". По блестящей ткани стекали струйки.
— Увидел огонек и позволил себе, помня приглашение…
— Это вы, Демьяныч? Не узнал вас в куртке.
— С вашего позволения, за сапогами зашел. Дай бог здоровья Борису Михайловичу. А куртку мне художник Калугин привез. Теплая она, легкая, хотя и не по возрасту.
— Теперь молодые и старые одинаково одеваются. Располагайтесь. Борис выскочил куда-то, пока я спал. Выпить не хотите?
В полуметре от колеса "Волги" круто вниз уходила гранитная
— Да вот заманил меня Борис Михайлович в ваши края.
— Края любопытные, во многом еще первозданные. Мало где природу такую сыщешь, хотя лес извели значительно. Вы, извиняюсь, как и Борис Михайлович, по юридической части работаете?
— По медицинской, — проронил Мазин неохотно.
"Вечно Борька что-нибудь выдумает!$1 — Как ваши пчелы?
— Трудятся пчелки. Все пчелиное производство пользу человеку приносит. Много народному хозяйству целебных продуктов дает.
Но произнес это Демьяныч вяло, без энтузиазма. Заметно было, что не чувствует он в Мазине понимающего собеседника и тяготится отсутствием Сосновского.
— Борис Михайлович, видимо, к Калугину направился? Тогда не скоро вернется. Беседовать с художником любопытно. Многое в жизни повидал, в столице с видными людьми общается.
— А сбежал в медвежий угол.
— Угол? — удивился пасечник. — Усадьба со всеми удобствами! Большие деньги наше государство творческим работникам выплачивает…
Старик не закончил, услыхал шаги. Сосновский распахнул дверь, вытирая мокрое лицо носовым платком.
— Заждался, Игорь? И Демьяныч тут? За сапогами пришел?
— За ними, Борис Михайлович.
Пасечник вскочил со стула.
— Сейчас достану. Да сиди, папаша! — Борис повернулся к Мазину. Задремал ты, а я думаю: что это Калугин мной интересовался? Ну и решил сбегать.
— Что же?
— Поторопился. У него с Валерием разговор происходил. Кажется, прорвало родителя. Выглядели они мрачновато. Страсти я охладил, замолчали оба. Но Калугину уж не до меня было, да и жена вошла. Постепенно общий треп начался, хотя и натянуто.
Сосновский вытащил из рюкзака сапоги.