Страх. Сборник
Шрифт:
– О Толике этом.
– Кто такой?
– Недавно появился в нашей компании. Его Гарик привел.
– Какой Гарик?
– Остроухов.
– Его адрес?
– Телефон Д 1–52–54.
– Продолжайте.
– Этот Толик ломаный какой-то, нечистый. Мы в Серебряный Бор купаться поехали, он разделся. Ужас… Гадость какая – весь в татуировках.
– Не помните в каких?
– У него, когда он перчатки снял, надпись «Толик». На груди – голые женщины, кинжалы, звезды какие-то.
– А он всегда в перчатках?
– Да.
– Какой?
– Настоящий. Вы не думайте. Виктор с ним не дружит. Он поругался с Толиком, и тот его избил. При мне. Виктор с тех пор избегает меня.
– А с другими Толик встречается?
– Да. Гарик Остроухов и Леша Минаев вместе с Виктором учатся во Внешторге, а Алик Тарасов в университете на истфаке. А Виктор…
– Лена. Вы уж крепитесь. Не знаю, как и сказать вам. – Данилов встал, заранее налил воды в стакан.
– Витю избили опять? – крикнула Лена.
– Убили его.
Той же ночью опергруппа приехала на квартиру Тимохина. Дверь была закрыта на английский замок и поддалась удивительно легко.
Данилов вошел в квартиру и все понял. Здесь побывали грабители. Валялись на полу раскиданные вещи. Шкафы с распахнутыми дверями напоминали не столь далекие годы эвакуации, под ногами трещало разбитое стекло.
До приезда родителей Виктора никто не мог сказать, что пропало в квартире.
К утру опергруппа разыскала дачу Тимохина во Внукове. Стояла она в приличном поселке, соседи были знатные композиторы. С трудом удалось разыскать понятых. Когда вскрыли ворота, увидели «победу», стоящую прямо на участке.
В ней эксперты обнаружили бурые пятна, похожие на кровь. Такие же точно были на полу, а в гостиной ковер набух и заскоруз от крови. Нашли гильзу. Теперь не оставалось сомнений, что стреляли из спортивного мелкокалиберного пистолета Марголина.
Нашли обрезанный портьерный шнур, и синий материал, в который завернули голову убитого, разыскался. Виктора убили на даче и повезли в райцентр. Наверное, хотели свалить убийство на дикие нравы сто первого километра.
За квартирами Гарика Остроухова, Алексея Минаева и Альберта Тарасова было установлено наружное наблюдение.
Телефоны поставить на подслушку не разрешили. Папа Остроухова был академиком и четырежды лауреатом Сталинской премии. Минаев-старший оказался замминистра химического машиностроения, а Тарасов занимал ответственный пост в аппарате Президиума Верховного Совета СССР. Наверняка их телефоны прослушивало вездесущее МГБ, а они никогда не делились информацией с милицией.
В Москву Данилов вернулся поздно вечером. Он вылез из машины на Пушкинской площади и пошел пешком домой. Стояла хорошая, добрая осень. Было прохладно, но дни выдались солнечные, а вечера – тихие и ясные.
Данилов через проходной двор решил пройти в Козихинский, а потом на пруды.
Во дворе играла радиола. На асфальтовом пятачке танцевали несколько пар. Сидели на лавочке степенные обитатели дома.
– Витька! – крикнул хрипловатый мужской голос. – Кончай свою джазягу. Поставь Козина.
– Сделаем, дядя Гриша.
И заиграла радиола запрещенную мелодию.
Осень, прохладное утро, —душевно запел нынешний лагерный узник, враг народа Вадим Козин.
Данилов шел через двор, обходя танцующих, и ему было необыкновенно радостно оттого, что он снова в своем любимом городе, что слышит эту печальную музыку, идет по милым сердцу улицам.
Когда-то, так давно, что казалось, этого и не было вовсе, отца перевели в Брянск. Они прожили там четыре года, и каждый день Данилов тосковал по Москве, по своему дому на Сретенке, даже по ненавистному реальному училищу тосковал.
Ночью, в постели, он вспоминал дворы и переулки Сретенки, каток на Чистых прудах, где они катались под музыку граммофона с огромной трубой, рождественские елки на площади.
Вот и сейчас, вырвавшись в Москву из грязного райцентра, он переживал встречу с городом болезненно и остро.
Затихал за спиной голос Козина. Заканчивался Козихинский переулок.
Он не стал открывать дверь ключами, а позвонил, обнял Наташу, и они, прижавшись друг к другу, вошли в квартиру.
И остались за дверями все печали и огорчения, дома он был, дома.
Опергруппа разместилась в 50-м отделении милиции. Их клиенты крутились в центре, и поэтому «полтинник» был самым удобным местом.
Конечно, Дурасовский переулок, где находилось областное управление милиции, не на окраине, но нужно было постоянно крутиться на Броде. Сюда ребята из наружки докладывали о всех перемещениях объектов.
В двенадцать старший группы доложил, что все трое зашли в пивбар на Пушкинской и уютно там расположились.
Никитин немедленно прибыл к месту скопления преступного контингента.
Несмотря на утреннее время, народ в баре был. Баловались пивком и водочкой веселые современники.
Официанты тащили увесистые кружки, увенчанные белой пеной, стограммовые граненые стаканчики с водкой, нарезанную рыбу и, конечно, знаменитые сосиски.
Своих Никитин заметил сразу. Они сидели в конце зала и для конспирации пили пиво.
«Век бы так работать», – подумал Никитин, жадно вдыхая приятные запахи кухни.
Никитин подошел к топтунам, сел за стол:
– Где?
– В верхнем зале.