Страх
Шрифт:
В пещере воцарилась тишина.
— Какие деньги?
— Те, что мы передали вам, пастор.
— Я не присваиваю себе ничьих денег. Те, у кого есть расписка, смогут получить их.
Все в замешательстве посмотрели друг на друга.
— Жалкий обманщик! — воскликнула одна из женщин. — Он сказал нам, что в новом десятитысячелетнем царстве не будет нужды ни в каких расписках!
Все завопили и зашумели, бросившись к дверям пасторской каморки.
— Подите прочь, исчадия Сатаны! — во всю мощь своих легких кричал Прунк. —
Люди остановились. Если бы не их наивность, он никогда бы не смог так манипулировать ими.
Заметив их нерешительность, Прунк показался в дверях. К нему снова вернулось его достоинство.
— Господь послал мне свою весть! Все превращается в руины. Разве вы не слышите отдаленного грохота?
Все стояли неподвижно и прислушивались. Не услышав ничего, решили, в своей униженности, что недостойны услышать Божье чудо. И Прунк тут же заметил, что снова держит их в своих руках.
— Я просто подверг вас испытанию, жалкие твари. Единственное, о чем вы думаете, так это о своих ничтожных деньгах. Низменные душонки! Но я вас прощаю. Дети мои, наступил судьбоносный час, вы не должны забывать о том, что время не одинаково на всей земле и, разумеется, на небесах тоже. Мы ориентировались на норвежское время и немного просчитались. Хотите, я выйду отсюда первым, чтобы взглянуть на обращенный в прах мир? Я охотно пожертвую собой, потому что верю, что Господь не оставит нас.
Все уставились на него, не зная толком, что ответить. И никто не обратил внимания на то, что он стал вдруг толще (все карманы его были набиты деньгами и ценными бумагами), ибо Прунк решительным шагом направился к воротам.
— Дайте мне ключи, — властно произнес он, — Я рискну своей жизнью ради того, чтобы узнать, что стало с человечеством…
И пока все раздумывали, что им предпринять, он открыл ворота и шагнул наружу.
Только он повернулся, чтобы запереть в пещере своих прихожан, как тяжелая рука легла на его плечо. Он завопил от страха.
Чья-то фигура в темноте. Свет карманного фонарика, направленный ему прямо в лицо.
— Полиция. Дайте сюда ключи, мы немедленно отправим всех в больницу, рядом ждут два автобуса.
Это был конец десятитысячелетнего царства пастора Прунка.
10
Ветер на острове затих.
В один из погожих дней Агнес повесила старую рождественскую красную скатерть на высокий шест во дворе, словно флаг, говорящий о бедственном положении. На крышу она залезть не могла, и невелика была надежда, что кто-то увидит красную скатерть с фьорда.
Но она была не в силах передвинуть шест за забор, он был слишком тяжелым.
Но шест повалил ветер, и он сломался, а красную скатерть унесло куда-то.
Ее старые следы на снегу расплылись и стали неузнаваемо-огромными, так же как и следы маленьких лап Доффена.
Уже несколько дней они не выходили из дома.
Агнес лежала в постели. Глаза ее были закрыты, щеки горели от лихорадки, дыхание было слабым и хриплым. Доффен ходил по комнате из угла в угол, временами издавая жалобный, усталый писк. Возле двери были маленькие лужицы, хотя в миске уже не было воды.
Агнес ничего не знала об этом. Если она и улавливала какую-то последовательность в своих лихорадочных видениях, то это были большей частью кошмарные переживания, не имевшие ничего общего с действительностью.
За углом старого крестьянского дома завывал ветер, Синглефьорд был таким же свинцово-серым, как и небо, на поверхности воды у берега плавал лед.
Дальше море было полностью сковано льдом, и по судоходной части редко проплывали корабли. Островок Агнес лежал на некотором отдалении от этой судоходной части, находящейся, собственно говоря, вблизи других островков.
Эта фактически безлюдная часть Хвалера представляла собой пустое, насквозь промерзшее пространство. Никому не могла даже прийти в голову мысль о том, что здесь живут люди. И уже на протяжение многих лет фермерские хозяйства зимой пустовали.
Человек, доставивший Агнес на ее остров, даже не предполагал, что она по-прежнему находится там. Сам он жил ближе к шведским островам и фактически не слушал норвежское радио. Кстати сказать, если бы он даже и узнал об объявленном розыске, он никогда бы не подумал, что речь идет об Агнес.
Ветер завывал в зарослях кустарника, почти прижимая ветви к земле.
Других звуков, кроме этого воя, на острове не было слышно.
В восемь часов утра Рикард связался с отделом объявлений «Афтенпостена».
После это дело пошло быстро.
На помощь ему пришла очень энергичная дама и быстро нашла все четыре объявления, опубликованные четвертого января.
В одном из этих объявлений было указано: Йохансен, Фестнингсгатен, Хальден.
— Значит, так, — сказал Рикард своим коллегам, вешая трубку. — Там сказано, что продается ферма на Хвалере. На каком именно острове, не указано. Не обнаружили ли вы какие-нибудь доказательства того, что сестры владели подобной недвижимостью?
— Никаких. Но мы не знаем, где они хранят свои ценные бумаги, возможно, в банке.
— Нам следует обратиться к нотариусу, там все держат свои ценные бумаги.
Но нотариальная контора открывалась только в девять утра, и там еще не было ни одного служащего.
— Хорошо, по крайней мере, что сегодня не воскресенье, — сказал Рикард. — Давайте подождем!
Пока все ожидали открытия конторы, Рикард позвонил в больницу и поговорил с Винни.
Да, она чувствовала себя хорошо, но у тетя Каммы начались боли в спине. С этого дня все были в строгой изоляции друг от друга, поскольку началась критическая фаза инкубационного периода.