Страх
Шрифт:
— Какая отвратительная болезнь! — с содроганием произнесла Винни.
— Да. А как обстоят дела у остальных?
— Херберт Соммер в тяжелом состоянии. Доктор полагает, что он не выживет, ему сделали прививку слишком давно. Но зато маленькая девочка, побывавшая в Храме, явно идет на поправку. Слава Богу! И Агнес тоже поправляется. Резкого улучшения пока нет, она по-прежнему слаба, как тростник на ветру, но держится бодро. А в вашем отделении как дела?
— Через неделю все станет ясно. Но, насколько я понимаю в этом заболевании, у меня должен быть иммунитет к оспе.
— Я тоже
— В Сарпсборге один смертельный исход, а во Фредрикстаде — два, среди тех прихожан пастора Прунка, у кого не было прививки. Ожидаются еще смертельные исходы, потому что у многих все тело сплошь покрыто гнойниками.
— Ах, Рикард, как все это ужасно!
— Да.
— И все это по моей вине.
— Ты же знаешь, что это не так! Если бы люди позволили сделать им прививку…
— В этом вина их родителей.
— В самом начале — да. Но нет никаких оправданий тому, что человек не делает прививки, когда он уже взрослый. Кстати, я не могу понять и таких родителей. Прививки ведь делают не только от оспы, но и от многих детских болезней. И то, что родители ставят под угрозу жизнь собственного ребенка — для многих это просто непостижимо!
— Они больше думают о спасении души.
— Не понимаю, какое отношение имеет тело к спасению души, — раздражено произнес Рикард. — Сектанты смешивают одно с другим, подстрекаемые тем или иным ловким доморощенным пророком. С ума можно сойти!
Винни, которую в свое время вынудили посещать свободно-религиозную секту, не знала, что ответить. И вместо ответа она спросила:
— Среди детей есть смертные случаи?
— Пока нет. Умирают, как правило, пожилые слабые люди.
— Бедняги! Они не заслужили такой судьбы!
— Разумеется, нет. Хотя они в свое время с триумфом думали о тех, кому предстояло погибнуть в Судный день Прунка. Однако я вижу, что ты замерзла.
— Немного, это не опасно.
— У тебя лицо посинело от холода, а ведь тебе нельзя переохлаждаться. Ты же недавно болела. К тому же, у нас тут становится холодно из-за открытого окна.
— Извини.
— Ради Бога, не надо извиняться! Поговорим завтра утром. Спокойной ночи, Винни!
И она, только что так стремившаяся мысленно к нему, так желавшая, чтобы он обнял ее, вдруг почувствовала, что наскучила ему.
— Спокойной ночи… — поникшим голосом произнесла она.
Разочарованная, она вернулась в свое отделение. Но он был совершенно прав. Было так приятно снова оказаться в тепле, хотя и в таком ужасном месте.
«Что осталось от моей прежней жизни? — подумала она. — Однообразная жизнь в Баккегордене, вечный страх перед тетей Каймой и ужасное ощущение того, что жизнь уплывает из рук?
Теперь же происходит столько событий! Люди вокруг меня переживают такой страх, такие испытания, такое горе! Но кроме всего этого я сама испытываю какое-то удивительное чувство, о котором я раньше только читала в книгах и не верила, что сама когда-нибудь смогу испытать его. Неважно, выльется ли это чувство во что-то реальное — для меня достаточно уже того, что я имею право переполняться этим чувством, осознавать, что я могу испытывать такое чувство к другому человеку!
Но не обманываю ли я себя? Вернее было бы сказать, что для меня почти не важно, приведет ли это чувство к чему-то…
Человеку ведь не запрещается мечтать!»
Через два дня умер Херберт Соммер. В местной газете появился коротенький некролог с плохой фотографией, слишком старой, на которой у него были сияющие глаза, ослепительно-белые зубы и сдвинутая набекрень соломенная шляпа. Эта фотография была сделана по меньшей мере лет двадцать назад, потому что никто его не узнал.
Для всех в больнице стало ясно, что и пастор Прунк тоже не выживет.
Умер еще один из его прихожан. Из других городов поступило сообщение о трех смертельных исходах. Больше подобных сообщений не поступало, но почти все прихожане Прунка до конца своих дней остались обезображенными следами от оспы.
Среди них была и молодая Бьёрг, осыпавшая теперь Прунка проклятиями за то, что он заманил ее в пещеру. Она бранила его на чем свет стоит, пока он не умер. И тогда ее охватила глубокая жалость. Бьёрг была не способна разобраться в своих чувствах. Об умерших полагается скорбеть, не так ли? Но как же тогда относиться к той скандальной сцене, устроенной им, когда она лежала на полу с задранной до пупа юбкой и на виду у всех на ней барахтался этот жирный урод? Как он мог показаться ей привлекательным? Теперь при одной мысли о нем она испытывала отвращение. Однако он умер, к нему следовало относиться с почтением. Но как ужасно она теперь выглядит! С такой внешностью она не найдет себе подходящего жениха, возможно, она вообще никогда не выйдет замуж. Теперь ей осталось только оплакивать свою судьбу.
Для самого же Прунка, возможно, было даже лучше, что он, вопреки всему, умер. Тюремное заключение за растрату крупной суммы денег было бы для него совершенно невыносимым. Его жизнь оказалась бы разбитой.
Хотя… кто знает? Прунк был из числа тех, кто всегда падает на все четыре лапы. Наверняка он начал бы новую жизнь в каком-то другом месте. Возможно, он стал бы другим, отказавшись от сомнительных афер… Однако жизнь его на этом и завершилась, и теперь только он знал, попал ли он в Рай или совсем в иное место. А может быть, он вообще никуда не попал. И в таком случае он ничего знать не мог.
Волна предполагаемых жертв эпидемии оспы пошла на убыль. Теперь осталось только узнать, как будет обстоять дело с людьми, транспортировавшими Агнес с острова в Хальден.
Эти люди были последними. Да, за исключением медперсонала во всех трех городах, все это время ухаживающего за больными. Санитары, занимавшиеся дезинфекцией помещений, тоже попадали в группу риска. Но пока никто из них не заболел…
Вся Норвегия неотступно следила за ходом эпидемии.
Ежедневно Винни и Рикард обсуждали происходящее, и Винни не обращала внимания на холод и ненастье, стоя возле распахнутого окна. Если было слишком уж холодно, Рикард заставлял ее уходить обратно в помещение, но теперь она знала, что он делает это вовсе не потому, что она ему наскучила — он думал о ее же благе. Как чудесно было осознавать это!