Страна без свойств: Эссе об австрийском самосознании
Шрифт:
Существует ли после Додерера жанр романа о большом городе? Пишутся ли сейчас романы о Вене, Граце, Клагенфурте или хотя бы о Блуденце? Таких романов не существует. Лучшие из произведений современной австрийской литературы заняты трагедиями и роковыми судьбами нашей провинции, и именно из этих книг о ее развитии от времен нацизма до разрушительного массового туризма наших дней мы можем получить более наглядное и объемное представление, чем это доступно нам из социологических исследований с их сухой и абстрактной статистикой.
Поначалу, в период становления этого направления в литературе, появились романы, обращавшиеся при описании жизни в деревне к национал-социалистическому прошлому и его последствиям в судьбах и в сознании людей, к совершенным в те времена преступлениям, к теме соучастия деревенских жителей в злодеяниях режима (например, «Волчья шкура» (1960)
Впоследствии писатели молодого поколения, уже не знавшего нацистских времен из личного опыта, обратились к описанию брутальности, косности и вместе с тем самоочевидности обыденного фашизма в провинции, не изображая национал-социалистическое прошлое и совершенные тогда преступления напрямую, но выявляя структурную взаимосвязь его идеологии с описываемой ими повседневностью: «Прекрасные деньки» (1974) Франца Иннерхофера, «Гуггила: О паиньках и о гаденышах. Провинциальная хроника» (1975) Вернера Кофлера, «Ничейная земля» (1978) Гернота Вольфгрубера.
Еще одной темой для австрийской литературы стало разрушительное воздействие иностранного туризма и гротескное двуличие австрийцев, распродающих родной край толпам заезжих зевак. В «Кошачьем концерте» (1974) Герхарда Фрича эта тема напрямую связывается с последствиями нацистского прошлого, а в повести Норберта Гштрайна «Один» (1988) эта связь уходит в подтекст, обнаруживается как глубоко укоренившаяся в сознании и поступках «деревенских героев». Принцип «мы — это мы» в деревенской общине, изображенной Гштрайном, напоминает о разговоре в трактире между военными преступниками Хабергайером и Ротшеделем в романе Леберта «Волчья шкура»: «Мы — это мы!» — сказал Хабергайер, сделав ход и отхлебнув глоток. «Мы — это мы», — сказал Ротшедель, видимо, из непреодолимой тяги повторять все вслед за егерем. «Мы останемся прежними!» — подтвердил Ротшедель и отхлебнул из кружки еще разок. «Прежними! — повторил он, — что бы там ни произошло».
Что произошло — нам об этом известно. И прозвучавшее в «Волчьей шкуре» обещание остаться, собственно, такими, какие они есть, было выполнено, как показано в повести «Один»: какими они были, такими и остались, они остались людьми, готовыми покориться, смолчать, притвориться, подобострастно прислуживать до тех пор, пока накопившаяся в них злоба не обрушится на беспомощные жертвы. При этом они уверены, что всегда уйдут от наказания, и в этом их поддерживает исторический опыт.
Изображенное в «Прекрасных деньках» Иннерхофера поведение «батраков» и «крепостных», их прямо-таки архетипические ухватки и приемы легко обнаружить у героев Гштрайна, только здесь таскают туда-сюда не огромные фляги с молоком, а подносы с тарелками и стаканами, и не коров выгоняют на пастбища, а выводят на горнолыжные трассы туристов. Но близость совершенно очевидна, и она проявляется в той же самой манере поведения, в удушливо-потной бессловесности, в агрессивном и одновременно боязливом подобострастии. Холль у Иннерхофера от бессильной злости и агрессии временами вовсю гоняет телят по пастбищу, и они несутся сломя голову, скатываясь с крутых склонов, а горнолыжный инструктор Якоб в повести Гштрайна «Один» делает то же самое со своими учениками. Разумеется, следует избавиться от этого «одного», заявляющего: «осознание непосредственной современности отсутствует, а осознание прошлого зачастую неверно, и люди постоянно обманывают себя, пока все не станет таким, каким им это хочется видеть». На такого ведь не подействует никакая утешительная идеология: «Пошли, чего это он так кипятится, ведь все мы — немцы».
То, о чем здесь так лаконично повествует Гштрайн, напоминает о Хиндлере, персонаже романа Леберта «Огненный круг». Хиндлер, бывший нацист, в 1947 году именует себя то «австрийцем», то «чистокровнейшим немцем», и это противоречие он вовсе не воспринимает драматически. У него, как он говорит, австрийский паспорт. Виллу Хильды, своей любовницы, он хочет переоборудовать в гостиницу, ведь если начнет действовать государственная программа поддержки туризма, сюда будут приезжать толпы иностранцев, это станет выгодным делом, и тогда снова можно будет побрататься с немцами. («Почти во всем мире для немецких героев войны существует запрет на смех, только у нас его нет, у нас они могут смеяться и разговаривать», — напишет позднее Франц Иннерхофер.)
И вообще, как считает Хиндлер, вопрос о том, кто ты — австриец или немец, уже давно потерял свое значение, «так как однажды Европа станет единой, и Австрия вновь присоединится к Германии».
В этой связи вызывает особый
Уже в своем первом романе «Волчья шкура» Леберт обратил внимание на преемственные связи Второй республики с национал-социализмом. В этой книге речь идет о преступлении, совершенном в одной деревушке в последние годы нацистского режима и раскрытом в начале 50-х годов, — это время действия романа, — вследствие чего вся деревенская обшина предстает в конечном счете как банда фашистских преступников и пособников.
Этот роман имел большой успех у читателей, и его художественным достоинствам критики и исследователи не раз отдавали должное, однако столь широкое признание он получил не в последнюю очередь потому, что, в конечном счете, он описывает, — с соответствующими аллюзиями, но одновременно с детальной точностью, — некий единичный случай, да при этом еще и случай вымышленный, хотя подобные преступления происходили, как известно, во многих местах. У деревни говорящее название — Швайген (Молчаливая), главного героя, раскрывающего предступление, зовут Унфройнд (Недружелюбный) и т. д. Эти литературные приемы усиливают как раз вымышленный, а не документально-достоверный характер повествования, даже если автор ставил здесь иные цели. Это значит, что мы имеем дело с художественной литературой, которая может понравиться любому читателю, даже если он принципиально одобряет духовное состояние Второй республики, а уж тем более в том случае, если он не прочь проявить свой критический настрой в некоем абстрактном «антифашистском» жесте. (Отдельную главу следовало бы посвятить услужливо-одобрительным «аналитическим» штудиям ученых-германистов: так, например, затаив дыхание, в одной литературоведческой работе читаем: «Фамилия Unfreund" (Недруг"), как можно предположить, обнаруживает символическое значение. В ней, по всей видимости, заключена следующая аллюзия: "Недруг"="не-друг"="враг жителей деревни"». Так-то вот, по всей видимости!)
К тому же Леберт использовал приемы детективного романа, избежав при этом тривиальности данного жанра. Благодаря этому книга читается с увлечением, а если напряжение спадает, то это зависит просто от «уровня». К тому же роман появился в то время, когда почти все литературные критики ориентировались в основном на литературу, в которой погода всегда соответствовала перипетиям сюжета, и «Волчья шкура» блестящим образом соответствовала их вкусам. Все это привело к тому, что Леберта ошибочно превозносили как мастера чистого вымысла, умеющего увлекательно и в «классическом духе» рассказать шокирующую историю, в которой содержится определенная доля правды, но которую вовсе не стоит воспринимать в общезначимом смысле. После знакомства со вторым романом Леберта многие критики были весьма удивлены. С появлением «Огненного круга» стало ясно, что Леберт концентрирует свое внимание не только и не столько на рассказе о каких-либо шокирующих, единичных, нетипичных событиях, а на целом, затрагивающем всех и вся. Он повествует не о каком-то случайном преступлении в какой-то из австрийских деревень, а о духовном состоянии и устройстве австрийской «родины» в целом, о Второй республике, суть которой находит концентрированное воплощение в этой казалось бы случайной деревенской истории.
В романе «Огненный круг» нет главных персонажей в привычном смысле слова, которых можно было бы, дав им конкретные имена или наделив их броскими чертами характера, воспринимать как «типичных представителей», что позволило бы читателю, лелеющему свою индивидуальность и неповторимость, ощущать себя никак не причастным к поступкам литературных героев. В романе, по сути дела, есть только один главный персонаж, в известной степени представляющий собой совокупность всех живущих в этой стране людей. Этот персонаж — австрийское государство, австрийская республика, возрожденная после войны.
Австрия как главный герой романа представлена в книге в антропоморфном облике: ее воплощают в себе два персонажа — мужчина и женщина, отделенные друг от друга и стремящиеся к слиянию, к достижению идентичности.
Его зовут капитан Ершек. В период нацистского господства он находился в английской эмиграции, а теперь вернулся домой в рядах британской армии как освободитель. Ее зовут Хильда, и при нацистском режиме она возглавляла местное отделение Союза немецких девушек, служила надзирательницей в концлагере и была причастна к убийствам, там совершавшимся.