Шрифт:
Все, кому посвящаю этот рассказ – в нём.
Провожу пальцем по экрану и сразу перехожу к новой главе фанфика. Сорок пятой за эту ночь. Сон безжалостно бьёт моё сознание, но я держусь из последних сил… Хоть я уже и не могу отразить удар – но я не валюсь с ног в тёплую кровать и не укрываюсь одеялом: я глотаю строку за строкой, букву за буквой, выпиваю залпом этот вкусный напиток и требую добавки…
Лихой сюжет заставляет меня держать внимание, как это делают обычно простые, но ловкие трюки фокусника, а интрига и соразмерно ей растущее желание узнать все секреты лишь усиливают это чувство. Кажется, Луна уже потихоньку исчезает с небосвода; кажется, вторая половина кровати скоро опустеет, потому что бабуля проснётся и уйдёт заниматься огородом со своей сестрой. Но меня совершенно ничего не беспокоит, кроме взаимоотношений
Перематываю ещё немного и уже вижу, как в самом-самом низу чёрным шрифтом по белому экрану сверкает заветное «конец». Ещё пара минут, ещё пара слов – и финал. Самый счастливый, какой можно было представить, хоть, наверное, не самый реальный (ведь эти слова, стоит признать, антонимы): свадьба в окружении лучших друзей, а потом дети и идеальная жизнь без ссор и недомолвок. Сложная история двух молодых людей, вобравшая в себя все конфликты и сплетни, все разлуки и боли, закончилась красиво, закончилась любовью, их единством, движением по жизни рука об руку. Ведь все сказки такие: все тучи невзгод рассеиваются, и потихоньку, лучезарно сияя, выходит Солнце. Все метеорологи позавидовали бы моей небывалой точности… Но я просто-напросто наблюдаю эту «погоду» в подобном фанфике уже не впервые за этот день – а в четвёртый или, быть может, даже пятый раз, и уж точно не десятый за этот месяц. Я живу в этих историях. Я живу в рамках своего планшета…
Пока настоящее Солнце, красиво сияющее над головой, но противно палящее, заставляет плавиться на протяжении всего дня, как на сковороде (это коварный план сестёр: ведь они внешне, своим очертанием, похожи друг на друга как две капли воды!). Кстати, о ней… Вода в огромных бочках, заменяющих порой душ, либо леденящая, сводящая судорогами все мышцы – такая она обычно утром, либо контрастная, что, очевидно, ещё хуже: на самом дне она холодная, в верхних же слоях – горячая. Так же и на водохранилище. Прохладный ветерок пропадает на весь день, будто бы играет с нами в прятки, зато на его место приходит духота, давящая на виски и заставляющая жить с постоянной жаждой. В этом мире мне всё понятно, всё известно – одним подростковым словом, «скучно» мне в этом мире. Потому я так же, как и ветер, прячусь ото всех – от погоды, природы и родных, в своём мире, в мире, где мне всё кажется хоть и предсказуемым, но по-прежнему неизвестным от строчки до строчки. Я прячусь там до тех пор, пока меня кто-нибудь не найдёт. Прячусь, пока для меня не найдётся что-нибудь непривычное в этом мире.
Но до тех пор я утоляю свою жажду чтением. Хоть и неклассическим. На завтрак – немного недоперчёный и недосоленный фанфик от едва начавшего свой путь писателя; на обед – не выдержанная в канонах литературы история, снятая с «плиты» чуть раньше, чем нужно; но зато на ужин – идеальный рассказ с любимым послевкусием. И сон, где тоже свой мир со своей историей… Но для начала нужно попрощаться с этой, помахать ей платочком и выпустить наружу все свои переживания.
Я размазываю все эмоции ладонью по щеке и отпускаю этот фанфик в свободное путешествие по своим мыслями… или их по нему, чтобы каждая деталь, не замеченная раньше, но вспыхнувшая яркой вспышкой сейчас, раскрыла новые грани героев этой истории, чтобы, как через увеличительное стекло, раскрыла все мельчайшие подробности их поведения, а главное – их любви… Как, пройдя столько испытаний, невероятно выматывающих и даже способных убить душу: боязнь признаться в своих и чужих чувствах, нежелание слышать самих себя, неумение видеть мелочи и знаки в поведении; желание обманываться, чтобы никто не сумел причинить боль – как, пройдя через всё это, они всё равно сумели быть счастливыми, они сумели быть друг с другом? Всё-таки думается, что любви под силу изменять людей, у которых руки их сердец распахнуты этому. Они готовы изменить не только взгляды на жизнь, но и те взгляды, которым растворяются в любимом человеке.
Я ложусь в кровать и прижимаю к подбородку свой маленький кулачок, в котором сильно сжимаю одеяло. Мысли шуршат в моей голове, как страницы, которых достойна эта фан-история, но они звучат для меня как успокаивающая колыбельная – и спустя несколько минут я засыпаю. Засыпаю и вижу голубое небо…
Над моей головой простирается однотонное полотно с такими густыми облаками, похожими на горы клубков. Но
Я опускаю вдохновенный взгляд – и он сразу же ловит знакомые чёрные ворота, за которыми виднеются родные, не менее заряжающие пейзажи, изученные вдоль и поперёк, а ещё по диагонали. И я сразу же, без малейших раздумий, делаю несколько шагов к ним и толкаю тяжёлую калитку. Она скрипит от старости, как и всегда, но не может этим преградить мне путь: я уверенно шагаю на территорию дачи и вижу огромное дерево вишни по правую руку и цветы, стремящиеся туда же, ввысь, вижу лозы винограда, вьющиеся по ограде слева и крыше, укрывающий маленькую импровизированную парковку от непогоды; старый, разваливающийся диван, всегда усыпанный высохшими, но очень колючими иголками хвойного дерева, а потом прополотые, аккуратно оформленные грядки овощей: огурцов, кабачков, помидоров; огромное количество малины, которая, как украшения, красуется на кустах, которые служат своеобразным забором, протянувшимся горизонтально на метров пять и разделяющим эту дачу с соседской. А рядом я вижу знакомый вольер, где сейчас наверняка, тихо посапывая, спит малыш Дюк.
Я улыбаюсь, предвкушая теплоту нашей встречи, и срываюсь с места. Странно, но я бежала очень долго, будто целую вечность… И хотя во сне время течёт незаметно, я знала, что прошло будто десять лет, и мне стало страшно, как никогда в жизни, потому что теперь я не знала и даже не могла представить, что увижу здесь, в вольере. Ведь время беспощадно, и оно никогда не оставляет шансов… Но я облегчённо выдыхаю, когда вижу Дюка, хоть и сильно постаревшего, но по-прежнему умилительно сопящего.
Отчётливо помню одну из первых его ночей в нашей семье. Он был ещё совсем малыш, буквально месяц отроду, но он был самым красивым и милым малышом у своей мамочки-ротвейлера. Шёрстка его, хоть и торчащая во все стороны, была всё-таки будто шёлк чёрно-подпалого цвета: она невероятно блестела, прямо-таки переливалась чистотой. Его маленькие лапки были такими пушистыми и пухлыми, в них прятались короткие, еле виднеющиеся коготочки, которые могли оцарапать, и мягкие, не стоптанные и не прошедшие столько дорожек, подушечки. Именно поэтому он был для меня медвежонком. Пухлые, будто воздушные, щёчки; моего любимого, карего, цвета глазки, похожие на две бусины, и такие же две бусины над ними – рыжие бровки; и большой кожаный носик, всегда влажный. Мордочка, обрамлённая двумя ушками, необъяснимо маленькими по сравнению с его головой, была точь-в-точь похожа на мордочку плюшевого щенка ротвейлера. Может быть, именно поэтому его постоянно хотелось тискать и защищать?
В ту ночь был ливень, а Дюк, как оказалось, невероятно сильно боялся грома. Он начал бродить по комнате, стуча своими коготками по полу, и жалобно скулить. Он искал свою маму, чтобы прижаться к ней и найти в этих объятиях защиту, но он ведь не знал, что у него новый дом, где есть другая мама. Моя мама. Но теперь ещё и его. Она быстро постелила себе на полу ватный матрац, закутала Дюка в одеяло и прижала к себе ближе, чтобы он слышал чьё-то сердцебиение и чувствовал, что не один, что ему нечего бояться.
По мере взросления он стал меняться и казался всем уже не малышом, наматывающим круги по дому в преследовании убегающей от него (хотя он же сам и толкал её носом вперёд) бутылки, которая играла роль игрушки, и боящимся грома, а серьёзным, опасным и злым псом, который одним только взглядом сможет прогнать тебя со двора. Однако лишь мы, члены семьи и близкие друзья, знали, что у него добрая душа, полная наивности и доброты. Как бы он не менялся внешне, он всё равно оставался щенком. Даже сейчас. Он лежит на боку, собрав по парам передние и задние лапы, и спит, тяжеловато, но очень мило сопя. Он сильно изменился, он уже совсем не тот, что в моих воспоминаниях: болезнь и старость его подкосили, и он заметно исхудал, что уже видны позвонки и рёбра, но глаза, которыми он, приложив невероятное количество усилий, взглянул на меня, по-прежнему те же – добрые, ласковые, щенячьи… Дюк смотрит на меня, но вряд ли что-то видит: его глаза так сильно загноились. И он, наверное, ощущает моё присутствие только по запаху, но я точно знаю: ему тепло от того, что я рядом. Я моргаю всего лишь раз и вновь смотрю на него – но грудь его не вздымается от дыхания, а глаза прикрыты… Сон его уже вечный.
Конец ознакомительного фрагмента.