Страницы из летной книжки
Шрифт:
Ну и палят же немцы! С моря — от каждой посудины, с земли — от каждого квадратного метра. К счастью, снаряды разрываются выше По-2. Мы выбираемся к Балаклаве и вдоль линии фронта спешим за очередным бомбовым грузом. Второе задание полегче: бить по огневым точкам на Зеленой горе. Пехота, видно, запросила помощи. Нам повезло: накрыли одну артточку. Радуемся удаче. Радуемся дивному вечеру. Он ласково тих и дышит нежной прохладой. Плавно, медленно и торжественно поднимается по небосклону полный месяц. Красный, холодный и бесстрастный ко всему, что творится на
Бухты, белые дома и домишки Севастополя при лунном свете кажутся какой-то волшебной декорацией. Мы еще сильнее чувствуем прелесть этого вечера. Ведь он может быть и последним! Но пока вечер наш. Мы возвращаемся с бомбежки и поглядываем на землю. Там небольшое затишье.
Каждый раз, когда мы пересекаем линию фронта, я пытаюсь угадать, где же дерется мой школьный друг Петр Ванин. Перед самым вылетом я получила от него письмо. Оказывается, он искал меня. Приехал в Карловку, а там «фокке-вульфы» бомбят наш аэродром! Перебежками он помчался к летному полю, но не успел. Петр пишет, что мы ему «махнули хвостом серебряным»: самолеты взлетели прямо перед носом. Обидно, что так получилось. Вспоминается наша случайная встреча на Керченском полуострове.
...Возвращаясь в ту ночь с третьего вылета, я почувствовала, что в моторе что-то неладно. Временами ничего, тянет ровнехонько, как по нотам, и все-таки нет-нет да споткнется.
— Что случилось?
— Не знаю, — ответила летчица. — Не пугайся только.
Но мотор в последний раз стукнул, и наступила тишина. Только в ушах шум да тикают часы на приборной доске.
— Нам крышка?.. Все?.. — бессвязно спросила я.
— Все не все, а мотор, видно, крепко зацепило.
— Как быть?
— Садиться надо.
Теперь мы вполне обходимся без переговорного аппарата.
— Думаю, дотянем до плацдарма.
Трудное это дело — ночью посадить самолет на аэродром или на незнакомое летное поле, а посадить неведомо куда — это риск. Но из двух зол выбирают всегда наименьшее. Лучше уж земля, чем холодная вода пролива. Планируем на плацдарм.
Навстречу машине неслась темнота. Я выстрелила из ракетницы, и там, на земле, поняли сигнал бедствия. Запрыгали, побежали огоньки, показывая направление посадки. Толчок. Самолет катился по крохотной полоске, и ясно было, что его ждет беда: впереди окопы, надолбы, воронки. Вдруг к машине метнулась темная фигура. За ней другая, третья... И вот уже несколько человек уцепились за хвост. Самолет оттащили к какому-то бугру. Мы вылезли из кабин, поздоровались.
— Девчата! — обрадованно ахнули мужские голоса. — Ангелы с неба!
Женя Жигуленко, а я летела с ней, хмыкнула:
— Ангелочки с бомбами.
— Что случилось? — подошел высокий человек с властным голосом. — Чем помочь?
— Что-то с мотором, — пожала плечами летчица. — Да чем вы поможете? — Вздохнула: — Пехота...
— Но-но, не очень. — В голосе высокого послышалась насмешка. — Наша пехота не простая, а морская. Мы все можем!
Не поворачивая головы, он приказал кого-то срочно вызвать и посмотреть мотор.
— А пока... идемте в наш отель.
Мы не заставили себя упрашивать. В бугре, возле которого мы стояли, словно в сказке «Сезам, откройся!», распахнулась дверь, и мы вошли внутрь.
В землянке чадила желтая артиллерийская гильза, приспособленная под светильник. Ее слабый, неровный свет колебался от ветерка, дувшего из открытой двери, и едва-едва освещал лица сидящих там людей. Навстречу поднялся человек. В том, как он поднялся, расправил плечи, тряхнул головой, мне почудилось что-то знакомое.
— Прошу, — широким жестом он указал на нары, — располагайтесь, как дома.
Я не могла поверить своим глазам: да это же Петр! Ну конечно же он, мой школьный товарищ. Верный спутник в лыжных походах, партнер по танцам, на катке. Тысячу лет не виделись! Он закончил школу на год раньше, в сороковом. Всех мальчишек сразу призвали в армию, и с тех пор я о нем ничего не слыхала.
— Разрешите представиться. — Петр вытянулся перед нами. — Командир роты...
— Петр Ванин, — прошептала я.
Он вздрогнул, подскочил ко мне, схватил за плечи, впился глазами в лицо:
— Ты?! Елка? Невероятно...
Петр закружил меня, потом бережно усадил на нары. В землянке стало шумно. Мужчины суетились вокруг Жени, а она сидела у самого освещенного места и спокойно позволяла любоваться собой. Женей нельзя было не любоваться. И она сама это хорошо знала. Обаятельность и артистичность всегда выделяли ее. Иногда казалось, что она рисуется. Но ей и рисоваться было не нужно — так непохожа она была на других. Порывистая, непоседливая, менявшаяся мгновенно от веселой до усталой, задумчивой и грустной. Она и в полете была не как все. Гусар, да и только. Мы никогда не знали, что она предпримет через минуту или что она скажет.
Мы с Петром отошли в угол землянки, присели на пары и предались воспоминаниям. А тем временем хозяева накрывали на стол — перевернутый на попа снарядный ящик. Женя, конечно, командовала, а мужчины весело ей подчинялись. От стола слышался смех, шутки. Нас пригласили за стол, и я ахнула от восторга. Картошка! Как давно мы ее не ели.
— Здорово живете, ребята!
— А у нас всегда здорово тут, на переднем крае.
От суматошного разговора, смеха, шуток вздрагивало и металось пламя в светильнике. Ах, как нам было хорошо — и хозяевам, и гостям, свалившимся с неба, — в этой сырой, полутемной землянке!
Но вот близко разорвались один за другим снаряды.
— Скоро начнется, — сказал Петр. — Вам улетать надо.
Мы выбрались из землянки. Светало. У самолета возился парень.
— Все в порядке, командир, — сказал он Жене. — Рад помочь. Я когда-то с самолетами имел дело.
Женя поблагодарила.
— Ну, вот и конец светлому сну, сказке, — сказал Петр. — Когда еще увидимся?
— Пора домой, штурман, — позвала меня Женя уже из кабины.
Прощались мы все радостно. Никто не думал ни о смертях, ни о предстоящих тяжелых боях.